Представление должно продолжаться - Екатерина Мурашова

– Это теперь вряд ли, – заметил чекист и поправил кобуру.

Зиновьев со вздохом надломил бровь и потянулся к стакану с крепким чаем, в котором плавал прозрачный ломтик лимона.

– Алекс, у Ботьки раздражение на руках так и не проходит, я уже просто не знаю, чем еще полечить…

– Да ничего удивительного, – буркнул Алекс. – Он же с этой своей химией возится постоянно, я только мимо его комнаты пройду, у меня уже глаза слезиться начинают…

– Но не могу же я ему запретить…

– А почему, собственно, не можешь? Ты его опекун с рождения, считаешь его почти что своим родным сыном…

– Он родной, но не сын мне. Я не знаю, как это объяснить. У меня есть обязанности по отношению к нему и его сестре, но нет никаких прав на его душу…

– Да, ты права, Люба, я тебя действительно не понимаю. Обязанности? О которых ты время от времени преспокойно забывала на годы… Права? Но как же право родителя воспитывать? Будем честны: мне в общем-то наплевать на Бориса, я брезгую большинством его увлечений и совсем не могу смотреть на его выпотрошенных червяков, но ты так же относишься и к нашей дочери Капитолине, и это не может меня не беспокоить…

– Алекс, мы не сможем тут договориться просто потому, что ты никогда меня в этом не понимал. Если я сейчас скажу тебе, что отношусь к Боте и Капе так же, как к лесному зайцу, улитке в пруду или березе за окном, и, в сущности, большую часть времени не отделяю себя от них, где бы я ни находилась, ты же просто пожмешь плечами, решив, что это такая фигура речи…

– Ну разумеется, а чем же это еще может быть?

– Пойми, я не осуждаю тебя. И с окончания детства не претендую на понимание, поскольку давно догадалась, что большинство живущих на земле людей думают и чувствуют не так, как я…

– Ты могла бы попробовать объяснить мне, – Александр явно почувствовал себя уязвленным.

– Я много раз пыталась, увы… Но изволь, точнее всего будет сказать так: значительную часть времени я ощущаю себя не той Любовь Николаевной Кантакузиной, которую могу увидеть в зеркале, а куском земли со всем, что на нем есть…

– Куском земли? Господи, что за ерунда! Люба, ты хорошо себя чувствуешь?

– Сарайя и доктор Аркаша поняли бы про кусок земли, – заметила Атя, умевшая двигаться совершенно бесшумно и появляться неожиданно, как бы из пустоты – свойство, которое Александр помнил еще в Любе-ребенке, и которое безмерно раздражало его в обеих. – Доктор Аркаша вылечил бы Ботькины руки…

– Господи, как же меня достал языческий культ этого погибшего врача, процветающий в моем доме и окрестностях! Прямо Стена Плача какая-то! – с сердцем воскликнул Александр.

– Аркадий Андреевич жив, – спокойно сказала Люша. – Я знаю доподлинно.

– Тем более, – резко ответил Кантакузин. – Если он действительно не погиб, но все эти годы даже не счел нужным подать о себе весть, значит, вы все его совершенно не интересуете. Так как он был партийным еще в 1905 году, при большевиках должно быть сделал себе карьеру, и о вас не вспоминал и не вспоминает. А вам уж тем более нет никакой причины возводить его на пьедестал. Ты, Люба, не получила регулярного образования, а Анна вообще по праву рождения тяготеет к жизни на помойке. Но я сначала встречал в разночинской литературе, а потом и живьем видал в Университете и около десятки, если не сотни таких людей…

– Каких таких? – без всякой обиды, с искренним как будто интересом спросила Люша.

– Обычный персонаж из заката критического реализма. Из тех, кто старается отыскать или пробудить в проститутке тонкую страдающую душу, потом пытается спасти ее, а после, подсчитывая убытки и кляня человеческую подлость, сладко плачет над собственным разочарованием, но при том втайне уверен, что за свои деньги хорошо провел время… Под проституткой, если желаешь, можно полагать не только женщину, но и идею, и политическую систему…

– Гм-м… я не совсем поняла, но после на досуге подумаю над тем, что ты сказал…

– Люба, раз уж мы начали этот разговор, я давно хотел с тобой обсудить наше будущее… Все эти сказочные игры, в которые ты играешь вместе с дядей, детьми, Иваном Озеровым, Мартыном и окрестными деревнями…

– Они позволили нам продержаться почти полтора года…

– Но ведь это не может продолжаться вечно. Новая власть укрепляется, надо принимать решение…

– Что ты предлагаешь?

– Либо бегство, либо сотрудничество. Третьего варианта я не вижу.

– Живой и по своей воле я Синие Ключи не оставлю.

– Но, Люба… Все помещичьи землевладения национализированы властью большевиков. Синие Ключи не принадлежат нам по их закону.

– Зато я принадлежу им. По своему собственному закону.

– Так мы ни о чем не договоримся.

– Ну и ладно.

– Но что же будет дальше?

– Что-нибудь да будет, потому что никогда не бывает так, чтобы ничего не было, – усмехнулась Люша. – Так говорила героиня одного из романов в духе критического реализма, которые я, кстати, тоже когда-то читала. А один из персонажей того романа, пожалуй, действительно был чем-то похож на Арабажина. Правда, он, кажется, был инженером. Его звали Андрей Измайлов (Люша имеет в виду романы вымышленной автором петербургской писательницы Софи Домогатской. Инженер Измайлов – главный герой ее романа «Красная тетрадь» – прим. авт.)… Но я думаю, что Ботьку для начала стоит просто хорошенько отмыть от его химикатов. Это всем поможет…

Банная суета неожиданно воодушевила даже Юлию.

На ее всегда бледных щеках заиграл румянец, волосы заструились пепельной волной, на отмытом лице четче обозначились морщинки – у рта и вокруг глаз. Казалось, пар смягчил даже нрав княгини – она нежно приласкала пахнущего распаренными дубовыми листьями сына (Германик от удивления открыл и забыл закрыть рот), облачилась в тщательно отглаженный персиковый пеньюар и даже словно кокетничала с Александром. Александр, наблюдая все это, вдруг, едва ли не впервые в жизни задумался о том, сколько Юлии лет.

Выяснилось, что Любочка никогда в жизни не видела банных веников и отчаянно их боится. Когда Степанида попросила Феклушу похлестать ее посильнее, девочка заплакала и стала умолять женщину не наказывать старую служанку, ведь она ни в чем не виновата. Поскольку от волнения она умоляла по-итальянски, Феклуша решила, что Любочка просто просится в очередь вперед и, ухмыльнувшись, сильной рукой уложила отчаянно визжащую девочку на лавку… Пока Катарина (сама находящаяся почти в шоке от незнакомой ей обстановки русской бани) разъясняла ситуацию, Варечка уговорила Капитолину «подвзорвать» на каменке немного смеси для волшебных огней, которую Агафон стащил у Ивана Озерова. В результате Степанида села в таз с кипятком и помяла его своим весом, а сердечница-Тамара от страха потеряла сознание, и ее с трудом откачали и отпоили квасом в предбаннике.