Меловой крест - Вионор Меретуков

И, удивительное дело, не приехал, подлец, на похороны, где мог покрасоваться перед народом, и отказал Юрку в прощальном слове!

Приехал он, минуя главные поминки, которые вроде бы все-таки организовал Союз, ко мне. Как раз, когда все садились за стол. Но об этом ниже…

Умер Юрок, поправ логику и законы литературной композиции и лишив меня шанса довершить его образ новыми черточками и деталями. Умер, ушел в Небытие, исчез вместе со своими вечными вопросами, так и оставшимися без ответа. Забрал с собой — куда? — свои страхи перед смертью и умение радоваться жизни.

…Алекс, Шварц и я бродили по убогому больничному парку, не решаясь зайти в морг.

Морг, как и положено, мрачное одноэтажное здание с желтыми стенами, изрытыми облупленной штукатуркой, низкими, закрашенными светло-голубой краской окнами, стоял в глубине парка, на небольшом, явно искусственном холме, господствуя над местностью и как бы символизируя извечное верховенство смерти над жизнью.

Казалась, что морг стоит на скифском кургане, набитом костями наших разношерстных предков, пополняя его свежими костями и поднимаясь на них все выше и выше — прямо к небу. Наверно, морг будет подниматься еще очень долго и успокоится лишь тогда, когда на земле не останется ни одного живого человека.

— Надо почаще вспоминать, что жизнь каждому из нас дана случайно. Выпал счастливый билетик — и ты родился. Везение, одним словом. Вот и Юрку повезло… — сказал Алекс.

— Повезло, что он умер?! Да что с тобой? — изумился я. Не хватало еще только в этом заповеднике печали философствующего Алекса. Шварц отрешенно смотрел в противоположную от морга сторону, вероятно, с трудом пропуская в себя мысль о смерти собственной, куда более страшной, чем очередная смерть одного из его друзей.

— Юрку повезло вдвойне. Он еще и счастливо умер… — все-таки сказал он. И, насупившись, добавил: — Всем бы такое счастье… Кто знает, что нам уготовано? Как мы умрем? Где? Хорошо, если в своих постелях… — он задумчиво большим пальцем поскреб подбородок.

Только сейчас до нас стал доходить весь идиотизм ситуации. Трое взрослых, трезвых мужчин примчались, как ненормальные, к другу, которому уже не в силах помочь, и зачем-то шастают по кустам возле морга… Очень мы нужны сейчас мертвому Юрку.

Но отступать было поздно. Раз уж приехали…

…Мы без стука вошли в двери морга.

Полупьяный патологоанатом перестал ворчать, как только Шварц утихомирил его десятидолларовой бумажкой.

Патологоанатом в своем нечистом халате и съехавшей на затылок шапочке ухватками и недовольным видом напоминал торговца мясом, которого оторвали от деревянной колоды и топора.

Он лениво махнул рукой, и мы гуськом двинулись за ним.

Стараясь не дышать, узеньким коридорчиком, мимо одной комнаты, в котором пожилая женщина ножом с широким и коротким лезвием кроила буханку черного хлеба, мимо другой — непроглядно темной, видимо, с зашторенными окнами, мы прошли в прозекторскую и увидели мраморный стол, а на нем — лежащее на спине тело нашего друга. Грудная клетка была вскрыта, и окровавленные ребра ее торчали вверх.

Шварц закрыл глаза и покачнулся.

Рядом со столом стояло большое ведро с синей надписью "морг" на мятом боку, и в нем что-то красно-черное, влажное, страшное и, видно, тяжелое…

Алекс шагнул к трупу.

— Ну и вид у тебя, братец, — сказал он хриплым голосом, — да ты, поди, совсем мертвый…

— Это точно, — вяло откликнулся патологоанатом, и сумрачно пошутил: — мертвее не бывает. Я тут немного его, — он кивнул на тело, — выпотрошил, уж простите мне покойницкую терминологию, так что вид у него действительно непрезентабельный. Но что поделать? Порядок такой… Оживить я его, конечно, не оживлю, но к похоронам подготовлю должным образом — припомажу, нафабрю, будет, как новенький, не узнаете… Так что, не волнуйтесь. А вы кем приходитесь покойному, уж не родственник ли? — спросил он в надежде еще заработать. — Господи, да вам плохо, голубчик! Знал бы я, что вы такие… слабонервный…

— Идем отсюда к чертовой матери, — пробормотал Алекс и повернул ко мне белое лицо.

По больничному парку Алекс несся, припадая то на одну, то на другую ногу. Мы с Сёмой взмокли, его догоняя.

Потом Алекс понемногу успокоился и перешел на дромадерский шаг, а спустя десять минут принялся вновь разглагольствовать в духе позднего Юрка. Запомнились мне следующие его высказывания:

— Жизнь надо воспринимать как дар бесценный и незаслуженный. Его еще заслужить надо…

— Знаешь, — сказал я, — от кого-то я уже раз слышал это. Знаешь, от кого?..

Алекс остановился, странно посмотрел на меня и, свернув с асфальтовой дорожки, углубился в заросли кустарника. Оттуда донесся его страдающий голос, прерываемый звуками рвоты.

— Господь…

— С каких это пор ты стал верить в Бога?

— Заткнись, нехристь! И слушай! Господь авансирует нас жизнью, — орал Алекс из кустарника. — Новорожденному Бог сразу наливает по полной: Он награждает каждого жизнью! Задумайтесь, олухи, пока не поздно!.. Черт возьми, давно мне не было так лихо!

Опять звуки рвоты. И яростный треск ломаемых сучьев. Казалось, Алекс пляшет на куче хвороста.

— Что ты там делаешь? Откуда этот треск?

— Я-то почем знаю… Может, медведь…

Шварц присел на скамейку. Я поймал его полный ужаса взгляд.

Алекс, спотыкаясь, наконец, выбрался на дорожку и, вытирая лицо платком, опять принялся кричать:

— Наше рождение — счастливая случайность, наши родители могли не встретиться, а могли и встретиться, но зачать нас на день позже или раньше, и комбинация женских и мужских клеток была бы иной, и родился бы уже не ты, а кто-то другой… А ты бы вообще не родился, дурак ты этакий… — он указал пальцем на Шварца. — Каждый день, каждый час я живу с мыслью, что я избранник Бога, раз Господь меня так отметил, наградив жизнью. И умру я спокойно, зная, что смерть завершающий аккорд жизни!

— Успокойся, — Шварц поднялся со скамейки и приблизился к Алексу, — хочешь, я дам тебе таблетку?

— Только этого мне не хватало! Ты, наверно, думаешь, что я рехнулся после того, как насладился видом выпотрошенного Юрка? После этих его ужасных ребер?..

— Ничего я не думаю! Но ты угробишь меня своими рассуждениями! Подобные мысли приходят в голову детям, но уж никак не взрослым людям, — проворчал Шварц, страшно боявшийся разговоров о смерти.

Мы двинулись по аллее к выходу.

Шварц плелся несколько позади и все время кряхтел, как корова после отела. Вообще надо признать странным, что он увязался поехать с нами… Как-то все это не похоже на него. Я посмотрел на Шварца. Он болезненно улыбнулся в ответ.

Потом я перевел взгляд на Алекса.

— Жаль, что здесь нет Бовы, он бы объяснил тебе, в чем заключается счастье. Он-то знает. И вообще хорошенький ты момент выбрал для болтовни! Затеял совершенно неуместный разговор… Тут Юрок умер, а ты… Шел бы уж лучше блевать…

— Ты не понял меня! Вот сейчас мы потеряли Юрка… И разговор этот как нельзя кстати… Когда нам еще говорить?.. Мы и так перестали разговаривать! Вот мы потеряли Юрка… Юрок недавно говорил мне… О тебе… Он просил меня, если сам не успеет, сказать тебе… Я выполняю его волю… Ты должен прозреть и вспомнить, что жить — уже счастье. И наслаждение! И в твоих силах использовать этот дар, ниспосланный судьбой…

— Дар… ниспосланный! Черт бы тебя побрал! Ты можешь говорить нормальным языком? Без красивостей? И вообще, замолчи! Или мы поссоримся!

Но Алекс, похоже, не хотел меня слушать:

— Нельзя творить, ненавидя весь мир! А с тобой произошло именно это! В твоих силах преодолеть в себе уныние! Я знаю, как это трудно. Страшно трудно! Но если ты не попытаешься осветить свою жизнь радостью, то ты напрасно родился. Мог бы этого и не делать…

Теперь он вторил Дине. Когда-то я слышал от нее нечто подобное…

Алексу легко рассуждать. Я давно заметил, что людям, которым крупно и нежданно подфартило, очень нравится поучать других, которым повезло несравненно меньше или не повезло вовсе. У них это вроде болезни. И мне кажется, эту болезнь Алекс унаследовал от Юрка.

Впрочем, я бы мог легко ему возразить: мое рождение не зависело от меня… Но мне было лень продолжать разговор.

— Я, — кричал Алекс, — я твердо знаю, что надо жить так, чтобы было, как на увлекательном, интересном киносеансе, — уходишь, жалея, что слишком быстро промелькнула картина. И еще, счастлив тот, у кого есть мечта. И главное — вера, что эта мечта сбудется!