Магадан — с купюрами и без - Владимир Данилушкин

И вдруг поутру звонок. Кирилл сломал ногу. Как? А сам не знает. Ну, вот и разбери-пойми — или я накаркал, или он зубочисткой центровку собственного биополя сбил?

А где-то к обеду приносит Всепогодин новый рассказик. Будто бы один магаданский горнолыжник спускался по трассе в горах Памира и здорово навернулся — и лыжу сломал, и ногу — винтовой перелом. Не редкость в условиях высокогорья.

— Ну, — говорю ему, не в силах сдержать непрошеное волнение, — долго думал? В доме повешенного не говорят о табуретке. Кирюша, вон, в гипсе. Обезножил. Вот да чего доводят неуемные фантазии!

— И вовсе это не выдумки. Я всегда пишу без вранья, только факты. Сам сколько раз спускался с Эльбруса. Какой-то злодей табуретку оставил, прямо на лыжне. Что он там делал? Неизвестно. Много еще у нас в писательском мире непознанного!

Лампочка Эдисона Ильича

Слово для первого тоста предоставляется подсудимому.

Давно это было. Сидел я на кухне, подбирал цитату Ленина к предстоящему выступлению на занятии политического семинара. От напряжения аж в глазах потемнело. Дай-ка, думаю, лампочку зажгу. Щелкаю выключателем. Бах!

Лампочка Ильича ярко вспыхнула и с громким хлопком картаво погасла. От неожиданности я зажмурился и втянул голову в плечи, будто получил нахлобучку от вождя мирового пролетариата. Хогошо хоть, батенька, глаза целы. Влез я на табугетку, вывегнул колбу и обнагужил в стекле крохотную дыгочку, игла не войдет, газве что волос. Да, вот как раз на гукаве волосок моей жены, у блондинок они, говорят, самые тонкие. Но и он не входит. Надо что-то предпгинять. Нельзя бросать начатое. А иначе, зачем же я вывинчивал эту лампочку?

…Безотчетно подставил стеклянную грушу под струйку из водопроводного крана. Несколько капель просочилось внутрь. Получилось! Будет, чем удивить сына. Он у меня веселый пятилетний человек, развит не по годам, фантазер, можно сказать, и обязательно придумал бы, как использовать необычную ситуацию. Непросто соответствовать такому ребенку, надо шевелить мозгами. Жаль, что он в отпуске с мамой и нескоро оценит мою изобретательность.

Как всегда, в самый ответственный момент появился отвлекающий фактор. За необычным занятием меня застал приход Володи, великого путешественника-любителя. Он всегда так умеет позвонить в дверь, что у меня язык немеет. Ладно, пусть, потом что-нибудь придумаю, пооригинальней для мальчишки. Может, Володя подскажет. Тоже ведь, словно чуял, под горячую руку явился не запылился. Мы обнялись, потрепали друг друга по спинам и пошли на кухню. Дай, думаю, жареной олениной угощу друга, дело-то минутное. Покосившись на томик Ленина, Володя принялся ублажать меня приятной беседой:

— Знаешь, рыбы нынче на Чукотке — хоть пруд пруди. Грибов — хоть литовкой коси. Красная икра-пятиминутка, грибочки. Оленинка тоже порядочно надоела. Камни. Эти агаты, халцедоны, ониксы в печенках сидят. Полный рюкзак набрал. Кость хотел купить. Уэлен-скую, знаешь, гравированную? Жаль, тебя не было.

Я отодвинул книгу Ленина, словно опасался, что он начнет клясться на ней, как на Библии, поставил на стол сковороду с готовым мясом. Раскрыл холодильник, достал красной икры, грибочков солененьких, холодненькую бутылочку «московской».

— За встречу?

Володя покосился на томик Ленина, энергично выпил и с набитым ртом шарил взглядом по кухне. Увидев в пепельнице лампочку с капелькой воды, не переставая жевать, Володя поднес ее к самым глазам, повертел, капля воды послушно каталась по колбе. На лице друга появилось загадочное выражение, как если бы он пытался разгадать устройство застежек женского белья. Я замер, в предчувствии его озарения. Сейчас удивит до конца дней. Он глянул на томик Ленина, словно искал у классика поддержку, и неуверенно, будто троечник на экзамене, произнес:

— Кислород с водородом… сгорает, образуя воду.

— Откуда же в лампочке кислород? — выдержав паузу, сказал я. — Там вакуум. Забыл?

Володя ошалело вертел бывшую лампочку, приближая к выпученным глазам, постучал ею себя по уху. Лежала же, не трогала его, а вот ведь, влез в ситуацию, захотел показать себя эрудитом. Я не выдержал, рассмеялся. Он тоже хохотнул.

— Что ты имеешь в виду?

— Видишь, дырочка? Вот и накапал воды.

— Вижу. А чем проколол?

— Сама прогорела.

— Не может быть, — сказал он, деланно рассмеялся и затих, ожидая подвоха. — Здорово ты меня разыграл. С меня двадцать копеек с получки. Надо же, придумал. Как ты ее все-таки проколол?

— Никому не проболтаешься?

Кофе пошли пить в комнату. Володя, увидев мои агаты, халцедоны, ониксы, будто обиделся, засобирался домой.

— Погоди, ты еще моих пеликенов не видел, — сказал я, не в силах сдержать такую понятную страсть похвальбы. — Кстати, вот и моржовый бивень с резьбой «Ленин на Чукотке рассказывает о плане ГОЭЛРО».

Володя помрачнел и даже завыл, как волк на Луну, только беззвучно. Что-то его мучило. Изо всех сил сохраняя лицо и застывшую на нем хорошую мину, он стал рассказывать, что встречал на Чукотке одного старика-инвалида, тот из лампочек делает сувениры. Наливает подкрашенную водку, а в ней лебеди на ниточках всплывают. Напряжение на лице Володи сохранялось. Что же его мучило? Должно быть, рассчитывал на ту подкрашенную водку.

— Послушай, возьми мою лампочку. Удивишь и насмешишь. Пеликена возьми, агат, — кажется, я нашел его больное место.

— Да нет, я не поэтому. Самому, небось, нужно, — поддавшись уговорам, Володя спрятал в рюкзак мои дары, а затем с просветленным лицом залег на раскладушку и через минуту уснул, как младенец, насосавшийся материнского молока. А я все ворочался, перекатывался по постели, боксировал подушку, стремясь сделать ее мягкой, обволакивающей мысли. Но сон не шел, рад бы в рай, да грехи не пускают.

Я встал, зажег ночник, поглядел на безмятежное лицо друга, и гнев захлестнул меня. Вот нельзя так, на намеках, в лоб не говоря. Люди не понимают, на голову садятся. Разбужу, грубо растолкаю, как сержант новобранца, выскажу все, что накопилось, пусть тогда шастает в квартире, мучаясь от бессонницы, а сам свалюсь без задних ног.

Володя безмятежно улыбается во сне, веки его подрагивают, как крылья бабочки. Наверное, снится бедолаге, как плавает в море водки. И это море ему по колено, а шампанское льется рекой. Раки насвистывают в горах, в пивном озере, совсем как соловьи.

Нахожу сигареты и шлепаю на кухню. Перегоревшая лампочка, оказывается, преспокойно лежит в пепельнице вместе с окурками. Распахиваю форточку и вышвыриваю. Она медленно летит, кувыркаясь, спустя секунду слышится тонкий удар. Нежная тонкая сеть обволакивает меня и влечет вернуться в нагретую постель. Я прилипаю к взбитой подушке, как усталый Гулливер.

Лампочка разбилась, и из нее что-то вылетело, полупрозрачное облачко, и тут же включилось радио, прокартавив голосом В. И. Ленина: «…плюс электрификация всей страны». Пеликен развернул свою патологическую улыбку на 270 градусов и шепнул не без злорадства, сквозь кривые зубы: «Посадят тебя. А ты меня с собой возьми. Для компании». И вдруг я улавливаю слабое сходство его с Ильичем.

Проснулся я от звонка. Это сосед. Принес томик Ленина.

— Что у тебя за мода? Вроде не буйный, а как выпьешь, что ни по-падя с пятого этажа кидаешь. Хорошо еще, что я в каске.

А он и правда в каске, пожарный. Но тоже пьет как сапожник. Который без сапог.

Взял я книгу, а оттуда что-то выпало. Партбилет Володи. Как током пронзило. От шеи как рубанет в крестец. Думал, крандец.

Разогнуться не могу, а тут как раз междугородный звонок. Жена с юга звонит. Мол, не случилось ли чего. А то ей сердце, видите ли, кололо. И что-то лопнуло, будто сосудик. Нет, родная, все спокойно, отдыхай, набирайся сил.

Милая моя Евлампия Ильинична! И почему я тебя прозвал Лампочка-почка?

Зажмурился я, в предвкушении грядущей встречи, и тут такой яркий свет вспыхнул. Что бы это могло быть? А это лампочка, которую выкинул, вовсе не разбилась, а вернулась наполненная ослепительной плазмой. Она влетела в форточку, медленно, как шаровая молния, по комнате кружит. Грешно одному таким зрелищем наслаждаться. Стал я Володю кликать, а язык отнялся. Стал его руками будить, и сам проснулся. А вообще-то, по большому счету мне все до лампочки. До фонаря.

А он стал извергом, любил позвонить редактору и сказать, что в его газете вместо рублей написано рулей.

…Прошло тридцать пять лет, и под мои окна пришел бронзовый Ленин, вместе с построенным на месте автостоянки сквериком и магазином «Владимир». А Володя уехал в Тулу — с коллекцией самоваров. Там досрочно вышел на пенсию, да и умер.

Собрались на девять дней две вдовы, да я. Поминали. Как накатишь стаканчик, и вкус спиртовой заполняет гортань, вкус аджики сохранила главная жена, она когда-то угощала чебуреками по упрощенному варианту. Селедка соленая, очищенная и отрихтованная — тоже его любимая закуска, с вареной картошкой. Красная икра с горчинкой, второй свежести: все-таки умер не в сезон.