Ночной поезд - Барбара Вуд

– Отлично, – сказал офицер, отпуская Леокадию. Слыша, как в дальних вагонах захлопываются двери, Давид невольно пошел вперед и забрался в ближайший из них. Он помог Леокадии подняться в вагон и обнял ее. Авраам встал рядом с ними, обхватил голову руками, прижался к стене вагона и заплакал. Давид услышал, как дверь шумно захлопнулась, и все погрузилось во тьму. Поезд дернулся, затем медленно покатился вперед.

Глава 21

Стояла пронизывающе холодная апрельская ночь, проливные дожди обрушились на долину Вислы. Мужчины и женщины Зофии, особенно те, кому приходилось рыть могилу для пятидесяти двух партизан, взирали на скверную погоду в состоянии глубокой подавленности. Казнь потрясла всех, особенно когда пошли слухи о том, как храбро эти пятьдесят два человека сражались с нацистами. Наверно, действительно будет справедливо, если над Зофией больше никогда не взойдет солнце.

Из пяти человек, сидевших после полуночи в гостиной Долаты, у четырех было особенно тяжело на душе, ибо они лично знали партизан, снабжали их едой и даже помогли тем перевезти немецкое оружие со взорванного поезда.

– Нас должна была постигнуть та же участь, – сказал Эдмунд Долата, который жался к камину и никак не мог согреться. – Мы работали вместе с ними, помогали им, мы были такими же членами их группы.

Один из находившихся в тускло освещенной комнате понурил голову и сказал:

– Что ты хочешь сказать, Эдмунд? Что нам следовало умереть вместе с ними?

– Нет, Ержи. Я просто говорю, что они молчали, даже смотря в дула немецких автоматов. Каждого из них допрашивали, чтобы узнать, кто в Зофии помогал им, но они никого не выдали.

– А чего бы они добились, – спросил Ержи, поднимая голову, – если бы назвали нас? Это их не спасло бы от смерти.

– Не знаю, Ержи. – Долата отстранился от камина и начал ходить по комнате. – Но для меня это важно. Они не назвали наши имена.

В комнате наступила тишина, слышно было лишь, как в камине потрескивает огонь. Под аккомпанемент весеннего ненастья Зофия погрузилась в тревожный сон. Многие не могли вычеркнуть из памяти страшное зрелище на городской площади.

Долата вдруг остановился, посмотрел на своих гостей и задумчиво сказал:

– Я считаю, что мы остались в долгу перед ними.

Его товарищи переглянулись. При не очень ярком свете от камина трудно было рассмотреть выражение их лиц, но это настроение ощутили все пятеро: чувство вины от сознания того, что они ничего не сделали, чтобы помочь этим пятидесяти двум мужчинам и женщинам.

– Они были партизанами, – раздался хриплый голос Феликса Бронинского, начальника почтового отделения и бывшего члена городского совета. – Они знали, на что идут, и понимали, какие опасности их подстерегают.

– Да, – откликнулся Долата с горечью в голосе. – Мы тоже знали об этом. Вот почему они сражались с нацистами, а мы нет.

– Ты хочешь сказать, что мы трусы? Долата уставился на своих собеседников.

– Эдмунд, – сказал Ержи Крашиньский, – нельзя называть трусом того, кто хочет выжить. Я должен оберегать жену и дочь, я хочу, чтобы они уцелели.

Долата повысил голос.

– Те мужчины и женщины, которых убили на городской площади, пытались вернуть Польше свободу!

– Это невозможно. Нет такой силы, которая могла бы остановить нацистов.

– Ержи, – Эдмунд обошел диван, сел напротив Крашиньского и сложил руки на коленях. – Я не утверждаю, что бойцы движения Сопротивления думают, будто они могут выдворить нацистов из Польши. Но, psiakrew, они могут устроить им веселую жизнь! Те люди, которых Шмидт зверски убил, раньше были нашими соседями! Ты, бывало, ходил в аптеку Якоби за кремом от геморроя…

– Эдмунд…

– Выслушай меня! Эти несчастные мужчины и женщины лишь пытались осложнять жизнь нацистам до тех пор, пока крупные державы вступят в бой. Возможно, русские выстоят против вермахта. Может быть, они погонят немцев. Не исключено, что союзники придут сюда. Ладно, наше подполье не может нанести немцам поражение, но, Святая Дева, оно точно может замедлить их продвижение до тех пор, пока не подоспеет помощь!

Горькая правда его слов жалила каждого, и все тревожно переглянулись. Долата был прав. Движение Сопротивления не давало немцам развернуться, партизанские вылазки сдерживали силы нацистов.

– Эдмунд, – заговорил Людвиг Рутковский, начальник полиции Зофии, – зачем ты сегодня пригласил нас сюда?

Короткий лысый человек встал перед сидевшими товарищами, сделал глубокий вдох и серьезно сказал:

– Я хочу продолжить их борьбу.

Из четырех только один внешне не проявлял никаких эмоций. Феликс, Людвиг и Ержи вскочили на ноги и в один голос произнесли:

– Ты шутишь!

Долата спокойным голосом продолжил:

– Если нацистам суждено быть нашими господами, то жизнь для них не станет спокойной. Об этом мы можем позаботиться. Мы впятером пользуемся достаточным авторитетом и влиянием у людей, чтобы организовать новое, более эффективное подполье здесь, в Зофии.

– Но, Эдмунд, – раздался голос Людвига, – несмотря на эту казнь, дела в Зофии не так плохи благодаря тифу. С тех пор как был объявлен карантин, здесь осталось мало солдат, а Шмидта почти не видно. Еды у нас сейчас вполне достаточно, ибо немцы ее больше не увозят отсюда.

– Хорошо, но что будет после карантина? Мы все знаем, как отчаянно немцы нуждаются в этом складе боеприпасов и ремонтных мастерских. Когда карантин закончится, в Зофии появится такое количество немцев, какое нам и не снилось. Как ты думаешь, здесь тогда будет спокойно?

– Эпидемия тифа может продолжаться долго, – раздался спокойный голос пятого мужчины, который до сих пор молчал.

Долата ответил:

– Я верю, что врачи этого города как можно быстрее покончат с эпидемией.

Начальник полиции вдруг прорычал:

– Если Шукальскому хватит ума, он не станет препятствовать разрастанию эпидемии тифа, и тогда карантин не снимут до конца войны!

Ержи обернулся.

– Людвиг, как вы можете такое говорить! Дева Мария, желать такую болезнь собственному народу! И собственной семье. Какой ужас!

– Друзья, друзья! – Долата поднял руку. – Уверен, что Людвиг не это имел в виду. Сядьте и поговорим как разумные люди.

Ержи и Людвиг обменялись угрожающими взглядами, и все четверо снова сели. За час, который они провели в доме Долаты, только один из них не высказал своего мнения. Остальные выжидающе смотрели на него. Наконец Эдмунд Долата сказал:

– Ян, расскажи нам, что ты об этом думаешь. Доктор Шукальский положил руки на колени, у него вырвался тяжелый и тревожный вздох.

– Друзья мои, я молчал, но, пожалуйста, не подумайте, что меня это не волнует. Совсем наоборот. Это таким бременем ложится на мои плечи, что я не знаю, с чего начать.