Милосердие солнца - Юлия Июльская

— Кажется, тебя грозились убить, если ты снова умрёшь, — проворчала она, обнюхивая лицо императора. — Умом не повредился? Понимаешь меня?

Миг замешательства — и глаза Иоши широко распахнулись, сам он дёрнулся, резко сел и спиной отполз в угол.

— Говорящая кошка! Демон!

Норико опешила:

— Эм… Ты меня не…

Договорить она не успела: Иоши громко рассмеялся.

— Прости, — хохотал он, — но ты бы видела свою морду.

— Ну дела. — Она села и постаралась посмотреть на него так укоризненно, как только могла. — Точно умом повредился. Наш Иоши и шутить-то не умел, а ты что устроил?

— Прости. Сам не знаю, почему так поступил. — Он уже успокоился и теперь выглядел серьёзным. — Но… Норико. В этот раз всё было иначе, да? Что произошло, где я был?

— А ты помнишь? Ками обычно небогаты на воспоминания из Ёми, даже если их просто через завесу перетащить. А ты к земле ещё и ки привязан…

— Никаких воспоминаний, только… Не знаю, как это описать. Беспокойство? В прошлый раз мне было спокойно. А в этот… Я словно был где-то в другом месте. И там было…

— Одиночество? Тоска? Бессилие перед вечностью?

— Столкновение. Присутствие. Словно ты меня вытащила из самого центра сражения, что продолжалось вечность.

Это было совсем не похоже на то, как Норико сама ощущала своё схождение с тропы. Но кто знает, какие внутренние демоны у самураев?

— Но всё это теперь неважно. — Он осмотрел свои руки, потрогал себя за плечи, встал и сказал: — Мне нужна одежда. И расскажи мне всё, что я пропустил.

Странствий достойный итог

Иоши не стал смущать служанку Киоко: помылся сам и только велел принести ему наряд из дворца Мудрости. Как выяснилось, слуги по приказу императрицы уже переносили вещи их семьи сюда — в место, которое должно было стать ему домом больше двух лет назад. И от мысли, что это она распорядилась, становилось очень тепло, хотелось улыбаться. Это была глупая улыбка, но его ведь никто не видел, так что какая разница…

И именно в этот момент сёдзи отъехало в сторону и Суми внесла наряд. Иоши попытался придать лицу серьёзное выражение, но не был уверен, что вышло достаточно убедительно.

— К сожалению, все слуги дворца Мудрости сейчас заняты вещами, — робко сказала она, глядя в пол, — но я могу помочь вам с одеждой.

— Я помогу императору, — раздалось из-за её спины. Суми обернулась, что-то ответила, но Иоши уже не слышал, не видел её. Взгляд был прикован к вошедшей. Он представлял их встречу иначе. Её — иначе. Эта Киоко была другой. С тёмным напудренным лицом, с волнами-веками, расходящимися от её лазурных глаз, с бесстрастной маской вместо её живого лица, к которому он привык за время, проведённое вне стен дворца, и в наряде из многих слоёв, сделанном лучшими мастерицами Иноси. В его памяти всё это время жил образ тёплой, мягкой, уязвимой Киоко, которую нужно оберегать. Даже признавая всю её силу, всё могущество этой женщины, он сумел забыть, что она бывает такой.

Это была холодная, величественная красота. Красота истинной императрицы. Красота, перед которой хотелось упасть на колени, не смея любоваться ею, не смея ловить её взгляд, в котором прячутся морские глубины. Но он не мог отвести глаз. Не мог перестать смотреть. И сказать тоже ничего не мог.

Она подошла медленно, так же, как и он, внимательно рассматривая, изучая. Иоши, обнажённый перед ней и телом и душой, вдруг почувствовал себя уязвимым. Она его видит. Всего. Снаружи, внутри — ему негде скрыться. И словно почувствовав это замешательство, смущение, Киоко остановилась. И он проклял себя за эту мысль. Не останавливайся. Плевать на всё. Только будь ещё ближе.

— Мне нужна твоя помощь, — улыбнулась Киоко. — Я покажу тебе, что вижу.

Она потянула за пояс, высвобождая кончик ткани, и медленно начала его развязывать. Несмело, словно они не женились, словно никогда он не касался её кожи, не знал её поцелуев, Иоши подошёл. Помогая ей, слой за слоем раскрывая её, он пытался унять дрожь в пальцах, старался не поддаваться суете, наслаждался этой близостью. И когда последний слой упал на пол, он увидел её всю. Нежную, хрупкую, открытую. Руки сами потянулись к плечам, осторожно коснулись их. Такая тёплая, настоящая. Сама жизнь и весь её смысл.

— Если ты позволишь… — Киоко нежно взяла его ладони, переплела их пальцы и шагнула ближе, не оставляя между ними пространства, кожа к коже. Иоши казалось, что все силы его разом покинули и сознание умчалось за ними. Дыхание сбилось. — Я хочу, чтобы ты тоже знал. Тоже чувствовал.

И дышать стало совсем невозможно. Сердце, отчаянно трепещущее всё это время, словно вырвалось из груди, перемахнуло к ней и встретилось с её сердцем. Он чувствовал её дыхание, чувствовал её тепло, а ещё чувствовал всю её любовь, всю щемящую нежность, в которой легко можно было погибнуть. И он бы погиб тысячу раз, выбирая эту смерть снова и снова.

Не в силах справиться с нахлынувшим потоком чувств — своих и чужих, — он расцепил их руки, но лишь для того, чтобы обхватить Киоко, прижать к себе так крепко, как только возможно, впитаться своим телом в её, врасти кожей и душой — только прими.

Она улыбалась. Он не видел, но чувствовал, как она улыбается. Чувствовал, как вся её ками — невероятная мощь, безграничная сила — трепещет в его руках, готовая подчиниться.

— Это пытка, — признался он.

— Я знаю, — согласилась она.

— Я не отпущу тебя.

— Не отпускай.

Он прижался губами к её шее, вдыхая родной аромат. Как только выдержал без него столь долго? Киоко охотно подставляла свою кожу под его поцелуи, изгибалась, прижимаясь всё крепче, и с каждым мгновением это становилось невыносимее. Он отстранился, взглянул ей в глаза и на одном выдохе сказал:

— Мне нужна ты вся.

— Как мне нужен ты.

И больше слов не потребовалось. Он прижался к ней, поцеловал, впиваясь со всем желанием, всей страстью, поднял её, не отрываясь от губ, отнёс к постели и аккуратно уложил на одеяло.

Он чувствовал каждое её желание, каждый порыв ещё до того, как тело отзовётся, каждый миг наслаждения, с каким она принимала его ласки. Он чувствовал её как себя, а она себя — как его. Это было невыносимо и в то же время лучше всего, что когда-либо с ним случалось.

Единение. Раствориться бы в его вечности.