Зов Ктулху (сборник) - Говард Лавкрафт

В истории Земли, наверное, не было ни одного мгновения, когда кто-нибудь из ее обитателей тайком не поклонялся обрывкам древнего знания, создавая гнусные культы. «Некрономикон» свидетельствовал о существовании подобного культа и среди рода людского, что было полезно для разумов, посылаемых Великой Расой в отдаленное будущее.

Тем временем Великая Раса добилась всеведения и обратилась к общению с умами иных планет, к исследованию будущего и прошлого далеких миров. Обратилась она и к собственному прошлому, к происхождению того черного, целую вечность назад погибшего шара в далеком космосе, что породил ее собственных предков – ведь разум Великой Расы возрастом превосходил ее телесное обличье.

Порожденные уже умирающим древним миром, наделенные знанием предельных тайн, отыскали они новую планету с существами, в телах которых могли обитать долго и благополучно, и однажды разом переселились в ту будущую расу, что наилучшим образом подходила им, – в тела конусовидных существ, живших на нашей Земле миллиард лет назад.

Так на Земле возникла Великая Раса, а мириады вытесненных ею умов были отброшены на гибнущую планету, чтобы в ужасе умереть там в невозможных, непостижимых телах. Кончина ожидала Великую Расу и на новом месте, но она выжила снова, переправив лучшие свои умы дальше в будущее – в тела иных существ, тех, что сменят на Земле человечество.

Так переплелись легенды и галлюцинации. И в 1920 году, приводя в порядок результаты своих исследований, я ощутил, как постепенно ослабевает напряженность, которую разбудило во мне начало работ. В конце концов, невзирая на разгул фантазий, порожденных слепыми эмоциями, разве не нашлось рационального объяснения всему пережитому мной? Чистая случайность могла обратить меня во время амнезии к чернокнижию, к древним и гнусным культам. Они-то и поставили весь материал для снов, послужили причиной волнений после возвращения.

Что касается заметок на полях – нанесенных знакомыми иероглифами или на неизвестных еще языках, – разве не мог я ознакомиться с языками во время беспамятства? Иероглифы же, вне сомнения, представляли только плод моей собственной фантазии, незаметно проникший в сновидения. Я даже решил было установить некоторые опорные точки, переговорив с наставниками черных культов, но так и не сумел нащупать нужные связи.

Временами сходство случаев, разбросанных по самым разным векам, угнетало меня, но, с другой стороны, я сумел заметить, что подобные сказания в прошлом были более распространены, чем теперь.

Конечно, все остальные жертвы подобной судьбы давно и детально знали те повествования, которые я узнал во втором существовании. И когда они теряли память, то невольно отождествляли себя с существами из знакомых миров – сказочными врагами из иного мира, похищающими рассудок людей в поисках знаний, чтобы взять их обратно с собой, в придуманное, как им казалось, нечеловеческое прошлое.

Когда память вновь возвращалась к ним, они уже представлялись себе бывшими пленниками, а не вытеснителями. Так, следуя канве традиционного мифа, возникали сны и псевдовоспоминания.

Невзирая на кажущуюся тяжеловесность подобных объяснений, в конце концов они вытеснили все прочие из моей головы – в основном вследствие слабости конкурирующих теорий. И довольно значительное количество видных антропологов и психологов постепенно согласилось со мною.

И чем больше я размышлял, тем более убедительными казались мне собственные аргументы; наконец я возвел из них надежную стену, ограждавшую меня от видений и снов, по-прежнему мне досаждавших. Пусть я вижу странные сновидения – в них нет ничего такого, о чем бы я не читал и не слышал. Пусть я ощущаю странное отвращение, вижу странные виды, обладаю псевдовоспоминаниями – они лишь отзвуки миров, усвоенных мной во вторичном состоянии. И никакие, никакие ощущения не могут иметь реального значения.

Укрепленный подобными мыслями, я достиг куда большего нервного равновесия, хотя видения – теперь уже не абстрактные впечатления – приходили все чаще и являли глазу все более возмутительные подробности. В 1922 году я ощутил в себе силы вновь приняться за постоянную работу и обратил к собственной пользе приобретенные мною познания, приняв должность преподавателя психологии в университете.

Прежнее мое место на кафедре политической экономии давно уже нашло достойного заместителя, к тому же и методы преподавания экономики успели значительно измениться. Сын мой в то время как раз закончил университет и приступил к исследованиям, сделавшим его профессором, – и мы хорошо поработали вместе.

Тем не менее я продолжал тщательно регистрировать qutre[7] сновидения, с такой частотой и отчетливостью являвшиеся мне. Подобные заметки, как я полагал, имели несомненную ценность в качестве психологического документа. Видения приобретали навязчивый облик воспоминаний, и этому чувству я с некоторым успехом противился.

В своих заметках я полагал фантасмагории эти реальными, но вообще старался о них забыть – как и подобает обращаться с пустыми ночными иллюзиями. Я ни с кем не заводил разговоров о подобных вещах, однако известия о существовании моих записей тем не менее пробивались наружу, возбуждая в обществе всяческие кривотолки о моем душевном здоровье. Впрочем, интересно отметить, что подобные слухи распространялись только среди обывателей, не сыскав даже одного сторонника между врачами и учеными.

Из всех видений 1914 года я упомяну лишь некоторые, поскольку серьезному исследованию нетрудно получить более полный и надежный отчет. Со временем сила загадочного ограничения, наложенного на мою память, явно ослабевала. Тем не менее воспоминания так и остались разбросанными обрывками, не составляющими цельной последовательной картины.

В снах моих я постепенно обретал все большую и большую свободу передвижения. Я проплывал по коридорам каменных сооружений, скользил по подземным ходам, явно бывшим в этих краях обычными путями сообщения. Иногда я вновь оказывался на нижнем уровне, перед гигантскими замкнутыми дверьми, окруженными извечной аурой страха и запрета.

Я видел огромные обложенные мозаикой бассейны, комнаты, уставленные загадочной утварью. А потом появились пещеры, полные сложных машин; их очертания и назначение удивляли меня, даже издаваемый ими звук я сумел ощутить в своих снах лишь через многие годы. Могу добавить, что в привидевшемся мне мире я обладал лишь слухом и зрением.

Истинный ужас начался в мае 1915 года, когда я увидел во сне нечто живое. Это случилось еще до того, как мои исследования мифов и истории болезни открывали мне, чего именно следует ожидать; когда ментальные преграды начали обрушиваться, я стал замечать облака тонкого тумана в разных частях зданий и на улицах подо мной.

Постепенно они обретали облик и форму, и наконец чудовищные эти обличья стали являться глазу с безрадостной четкостью. Я начал видеть повсюду огромные радужные конусы высотой футов десять и столько же в основании, покрытые какой-то гребнистой и чешуйчатой, упругой на вид субстанцией. Из верхушки их выдавались четыре гибких цилиндрических члена, каждый в фут толщиной, покрытых той же гребнистой кожей, что и они сами.

Иногда эти члены втягивались внутрь, почти исчезая; иногда образовывали конечности длиной до десяти футов. Два из них заканчивались огромными клешнями или когтями. На конце третьего виднелось четыре красные воронки, четвертый оканчивался неправильной формы желтым шаром около двух футов в диаметре, по периметру которого находились три больших темных глаза. С нижней стороны этой странной головы свисали восемь зеленоватых антенн или щупалец.

Окружали ее четыре тонких серых стебелька, заканчивавшихся каким-то подобием цветка. Понизу конус обрамляла полоса резинообразной серой субстанции. Сжимая и растягивая ее, существо передвигалось.

Даже абсолютно безвредные действия этих созданий ужасали меня еще больше, чем их вид, – гнусно видеть, как чудища делают такое, на что, по нашему мнению, способны только человеческие существа. Конусы эти вполне осмысленно передвигались по комнатам, брали книги с полок, клали их на огромные столы или же производили эти действия в обратном порядке… Иногда они вполне осознанно что-то писали особыми стержнями, используя для этого зеленоватые головные щупальца. Огромными клешнями они пользовались для переноски книг или при разговоре. Речь их складывалась из постукиваний.

Твари эти не носили одежды, лишь в верхней части конического тела было прикреплено нечто вроде сумки или рюкзака. Голова и поддерживающий ее член располагались обычно вровень с верхушкой конуса, хотя существа эти, случалось, поднимали и опускали ее.

Остальные три большие конечности обычно покоились по бокам конуса, сокращаясь футов до пяти, если не были в употреблении. По скорости чтения, письма и управления машинами – те, что были расставлены на столах, некоторым образом управлялись мыслью – я заключил, что интеллект конусов во много раз превосходит людской.