Сыграй мне смерть по нотам... - Светлана Гончаренко

— Но ведь Тверитина Смирнов убрал не из милосердия, а из-за денег! — негодующе напомнила Вера Герасимовна.

— Это стечение обстоятельств. Если бы не обстоятельства, Андрей Андреевич никого убивать бы и не подумал! Он очень милый и добрый. Однако скандал с подложным авторством стал неминуем. Андрей Андреевич моложав не только лицом, но и умом. Он решает от беды сбежать. Куда? В тайгу? Нет, удобнее в Нидерланды. А туда не сунешься без хороших денег. Кое-что у нашего деятеля искусств имеется, но мало. И есть завещание Тверитина. Оно составлено два года назад. Я верю, что детский вокальный центр тогда замышлялся искренне.

— А я не верю, — вставила Вера Герасимовна.

— Но Андрею Андреевичу стало не до центра, — продолжил Самоваров. — Ему срочно нужны деньги. Поэтому одряхлевший, творчески бесплодный и уставший от жизни Матвей Степанович уходит с помощью Вити в мир иной. Выглядит это всё как естественная смерть. Действительно, никто ничего не заподозрил! Андрей Андреевич рыдал над гробом своего старшего щедрого друга, а особняк покойного он собрался запродать банку.

— Но тут появился Щепин-Ростовский? — предположила Настя.

— Да! Собственно, знакомы они давно, Андрей Андреевич даже статуэтку какую-то у Щепина приобрёл. После смерти Тверитина анималист вдруг начал каждому встречному и поперечному болтать, что его бедный друг помер от каких-то ненужных укольчиков. Я сам это от него слышал. Наверняка и Андрей Андреевич слышал то же самое. И испугался. Пугается же наш общий друг изо всех сил, до рвоты. Щепин показался ему опасным — потому умер скоропостижно, вовремя и вроде бы тоже естественно. Опять всё шито-крыто!

— Ты один почувствовал, что здесь что-то неладно, — вставила Настя.

— Я почувствовал это позже, когда уже Стас за дело взялся, — скромно поправил её Самоваров. — Пугливый и нежный Андрей Андреевич, я думаю, избегал присутствовать при умерщвлениях. И он недооценил нездоровья Вити. Он не предусмотрел, что тот, скажем, может с собой притащить в мастерскую Тормозова, а потом устроить генеральную уборку. Витя же не терпит нечистоты и беспорядка. Он прибрался и у Тверитина, и у Щепина, причём настолько похожим образом, что это бросилось в глаза участковому. Так началось расследование.

Настя брезгливо поёжилась:

— Кто чисто прибирался, так этот твой Андрей Андреевич! Деньги прикарманил, свидетеля убрал — да ещё хотел извести автора так называемых своих произведений! Последнее, по-моему, просто глупо. Если постараться, можно доказать авторство и покойного Шелегина.

— Как сказать! — с сомнением сказал Самоваров. — Если бы Шелегин скончался, нечего было бы предъявить, кроме утверждений двух упрямых детей, Даши и Вагнера. А время, которое всё лечит… Как-то бы всё образовалось. Думаю, Андрей Андреевич именно на это надеялся. Человек он легкомысленный, и злодейства у него легкомысленные. Портили ему настроение некоторые обстоятельства, вот он их и поправлял, как мог.

— Пусть теперь прячется всю жизнь в психушке! — злорадно сказала Вера Герасимовна. — Ничего он не поправил, всё прахом пошло. Я, правда, слышала, что «Чистые ключи» всё-таки укатили в Голландию на гастроли — под руководством жены этого негодяя и той рыжей девицы, которую Настенька рисовала.

— Да, в этих леди оказалось достаточно железа, — подтвердила Настя. — Они по-прежнему подруги. Только вряд ли у них хватит очарования и авторитета, чтоб держать те рекорды по надоям со спонсоров, каких добивался Смирнов.

— А ещё надо уметь выдавать почтенных матрон за третьеклассниц, — подсказал Самоваров.

— Ты знаешь, ведь Полина предложила Даше Шелегиной петь в «Ключах», — сообщила Настя. — Что делать, она не знает — хор-то отличный. Ей так хочется петь «Простые песни», которые про неё — помнишь DADA? А отца её завтра выписывают из больницы. Диабета у него нет, сахар в крови восстановили. Боялись только, что сердце не выдержит, но обошлось. Теперь, наверное, ему удастся дописать тот квартет, что мы хотели на видео снимать. И концерт в Вене состоится! Ирина Александровна все бумаги оформила. Только всё равно она целыми днями сидит в психушке на Луначарского. Со Смирновым.

Вера Герасимовна вздохнула:

— Любовь зла! Бедную женщину стоит пожалеть.

— Не стоит! — возразила Настя. — Любить убийцу — бр-р! А самое смешное, что Вагнер уговаривает Ирину Александровну и Дашу уехать насовсем, только в Германию. С Сергеем Николаевичем, разумеется. Сам Вагнер скоро едет — говорит, что здесь, у нас, в наши непонятные времена ничто хрупкое и прекрасное не выживет.

— В Вагнере я ничего хрупкого не нахожу, — проворчал Самоваров. — Насчёт прекрасного не знаю. Прекрасное небрезгливо и где только не живёт. Особенно если его понимать широко и находить прекрасной, скажем, рыжую девицу с физиономией кулачного бойца. И портреты её писать вдохновенно.

Вера Герасимовна неожиданно вступилась за Анну Рогатых:

— Да, она некрасива, но достаточно женственна. Она неплохо смотрится, после того, как перестала завязывать эти нелепые хвостики, покрасила брови и надела корректный брючный костюм. Такие девушки нравятся мужчинам в возрасте. Например, Лошкомоев на Рождественском концерте не остался равнодушным. Он просто слюни пускал, на нее глядя.

— Не мог он крашенных бровей видеть, — возразил Самоваров. — Анна дирижировала хором и к публике стояла задом.

— Именно об этом я и говорю! Ты, Коля, всегда прикидываешься наивным и вынуждаешь меня называть не совсем приличные вещи своими именами. Ты меня прекрасно понял: Лошкомоева пленило именно телосложение Анны. И вообще я зашла на минутку, а сижу у вас битый час!

— Куда вам спешить?

— Коля, ты не можешь себе представить мою занятость! Алик ещё утром просил клюквенного киселя, а я до сих пор не собралась сварить. И — батюшки, забыла совсем! — у него с девяти утра на спине перцовый пластырь. Как бы не было ожога! Бегу!

Самоваров проводил Веру Герасимовну до двери. На прощанье она бросила многозначительный и печальный взгляд через плечо — туда, где осталась в сумерках комнаты Настя.

— Бедный Коля! — прошептала Вера Герасимовна. — Ты знаешь, как я люблю Настеньку. Но она так молода и неловка как хозяйка! Зачем она покупает то дорогое и совершенно бесполезное для здоровья печенье, каким она угощала меня сегодня? Я ведь давала ей отличный рецепт манника. Его моя подруга Тамарочка Водопивцева унаследовала от сестры своей покойной свекрови, и Юля… Коля, у тебя что-то лицо красное. Тебе не хватает молибдена!

Самоваров вежливо перебил Веру Герасимовну:

— Наверняка Альберт Михайлович с перцем на спине сейчас куда краснее, чем я.

— Ты прав! У него кожа чувствительная, как у младенца, — с гордостью сообщила Вера Герасимовна и стала торопливо спускаться по лестнице.

Самоваров вернулся к Насте. Та в полной темноте сидела на полу, поджав под себя ноги.

— Я тебя жду, — сказала она. — Давай ёлочку зажжём!

Ёлка уже полдня стояла в комнате, наряженная по Настиному вкусу. Самоваров щёлкнул выключателем. Мелкие цветные огоньки вспыхнули друг за другом в тёмной хвое и волшебно умножились, отразившись в стекляшках и всяких затейливых серебристых штучках. Всё было весело, пестро — редкий, только раз в году повторяющийся случай, когда фольга, бумага и наивный конфетный блеск краше нетленных и недешёвых вещей.

— Замечательно получилось, — признал Самоваров. — А в музее губернаторский дизайнер нарядил ёлку к концерту одними золотыми бантиками. Эффектно, но скучновато.

— Скорее ненормально! — возмутилась Настя. — Это всё равно, как если бы у человека было тридцать три носа, пусть самых красивых, греческих, но не было бы глаз и прочего. Ёлка должна быть живой и обещать все возможные радости. Ты меня пилил всё время: ёлка это разукрашенный труп дерева, вроде мумии Тутанхамона. Неправда! Мумии противные, а здесь красота в чистом виде. Разве не чудесно: темнота, мы с тобой под ёлочкой, тихо вокруг. А снаружи снег идёт, и та половина Земли, где мы, повёрнута лицом к ночи, к холоду, к космосу — помнишь, ты говорил? Эта половина вся промёрзла, заиндевела, и если бы не леса на Амазонке, мы бы задохнулись…

— Ага! И в середине Вселенной сидит Иван Петрович. Все эти умные вещи, дружок, не я придумал, а Пермиловский Фёдор Сергеевич. Только он сумасшедший, — сказал Самоваров.

— Но ведь кругом действительно снег, и холод, и дальше только космос! Как мы умудряемся тут жить? Вагнер говорит, надо нам разбегаться — туда, где уже всё хорошо устроено. А я здесь собираюсь жить. Из вредности. Но только с тобой!