Черный лебедь - Ева Модильяри

– Он что, соблазняет много женщин? – спросила она, мысленно представив себе добродушный, но отнюдь не обольстительный облик сержанта.

– В том смысле, что, увидев пиво, он тут же соблазняется. В этом смысле он соблазнитель, – уточнил офицер. – Не может смотреть на пиво равнодушно.

– Ах, вот как! – Полиссена залилась искренним смехом.

Лейтенант Штаудер насупился, но потом, когда Полиссена объяснила ему разницу между словами «соблазнять» и «соблазняться», засмеялся вместе с хозяйкой дома.

Когда же, поговорив о том о сем, они коснулись периодических осмотров виллы, лейтенант вермахта решил сказать на этот раз все начистоту.

– Сейчас, синьорина, и вы это прекрасно понимаете, мои еженедельные инспекции и систематический контроль за подъездными путями стали просто смешны, – сказал он. – Но все же интересно, где хозяева виллы? Вы говорите, что ничего не знаете о вашем брате и его семье, а мы притворяемся, будто верим вам, – признался немец с благодушной улыбкой.

Ему было за сорок, но в лице у него оставалось что-то от растерянного подростка, а рыжеватые волосы, румяная кожа и меланхолический взгляд светло-серых глаз усиливали это впечатление. Военную форму он носил как-то небрежно, хоть она и была аккуратно отглажена, а начищенные сапоги блестели, как зеркало.

Полиссена подошла к раковине, налила воды в кастрюльку и поставила ее на плиту.

– Я вам никогда не лгала, лейтенант, – сказала она, возясь с пачкой кофе «Франк», суррогатом, который не имел ничего общего с настоящим кофе.

Он, лейтенант Штаудер, явился однажды на виллу «Эстер» с настоящим кофе, но Полиссена вежливо отклонила подарок.

– Несправедливо, чтобы я имела то, чего лишены многие мои соотечественники, – сказала она.

– Вы говорите, как патриотическая пропагандистка, – иронически заметил офицер.

– Надеюсь, это не преступление, – возразила она.

На том разговор и кончился. Но именно с тех пор немецкий офицер стал иными глазами смотреть на эту зрелую женщину с трогательными ужимками девушки, и в сердце его зародилось к ней нежное чувство. Насколько мог, он содействовал Полиссене, прикрывал ее от гестапо и ОВРА, которые давно точили на нее зуб. Но прямых улик против нее у них не было.

Их разделяла абсурдная война, но объединяла любовь к классической музыке и особенно к Бетховену, у которого они обожали его скрипичный концерт. Полиссена загоралась в этих беседах о музыке, которые Штаудер вел с ней всякий раз.

Сразу после гибели Джильды, матери Фабрицио, немцы вернулись на виллу, чтобы арестовать Эдисона Монтальдо, но нашли только Микеле, его шофера, который вернулся домой один.

– Синьор уехал с семьей во Флоренцию, – утверждал он.

С тех пор Микеле и Полиссена придерживались этой версии.

Потом явились двое солдат с каким-то непонятным ордером и конфисковали все картины и обстановку. В тот же день Полиссена отправилась в комендатуру, чтобы заявить протест против этого, как она выразилась, акта пиратства. Она боялась, что ее саму могут арестовать, но, к ее удивлению, вечером увидела во дворе виллы грузовик с тремя солдатами, которые вернули ей все вещи, отобранные накануне, с соответствующими извинениями. Этим малочисленным отрядом, которому было поручено вернуть неправедно отобранное, командовал лейтенант Карл Штаудер. С тех пор между ними началось своего рода состязание, в котором каждый стремился взять противника на измор. Он каждый понедельник пунктуально являлся, чтобы узнать, нет ли каких известий о Монтальдо, и Полиссена принимала его в кухне вместе с его помощником Фритцем Лангом, в присутствии Микеле в качестве защитника. Она угощала их суррогатным кофе и слово в слово повторяла свою обычную присказку: известий нет, но она твердо надеется, что у них все в порядке.

В действительности же она время от времени получала весточки от семьи, передаваемые через Моссотти, который, в свою очередь, передавал и Монтальдо, что Полиссена тоже находится в добром здравии и пока что не имеет с немцами особых проблем.

– Я уверен, что вы говорите неправду, синьорина, – сказал немецкий офицер. – Но вы имеете на это полное право.

– Это правда, – уверяла его Полиссена, но ее выдал неожиданный румянец.

Лейтенант Штаудер притворился, что не видит этого и не слышит. Он положил ложечку темного сахара в чашку с суррогатом, помешал несколько раз, потом выпил все одним духом, словно это было горькое, но необходимое лекарство.

– Я порицаю вас не за то, что вы говорите неправду, а за это ужасное месиво, которым вы каждый раз потчуете меня и которое я пью, чтобы не огорчать вас.

Микеле пришел с инструментами и принялся возиться под раковиной якобы для того, чтобы починить слив. Всякий раз, когда немец оставался с хозяйкой, Микеле находил предлог, чтобы тоже присутствовать здесь.

– Времена тяжелые, лейтенант, – ответила Полиссена, – я угощаю вас тем, что у меня есть. И понимаю, что этого мало, – иронически добавила она.

Ей нравился этот несмелый мужчина, который был вежлив и внимателен к ней, как никто и никогда. И он в свою очередь охотно разговаривал с Полиссеной, проводя в этих беседах часы.

Когда она пожаловалась на суровую реальность войны, которая поражает всех без разбора, он рассказывал ей о матери и сестре, погибших при бомбардировках. О старике отце и двух оставшихся в живых сестрах он давно уже не знал ничего.

– Мы земледельцы, – рассказывал он. – Живем в Баварии. В местечке, даже не обозначенном на географических картах. Маленький затерянный в лесах поселок, который война тем не менее не пощадила, – с горечью улыбнулся он.

Лейтенант замолчал, и Полиссена тоже не знала, что сказать. Даже Микеле, все это слышавший, перестал стучать по сливной трубе и скорчился под раковиной, словно был очень занят.

– Война – ужасная вещь, – бросил он, как будто упрекая немца, что тот ее начал.

– Я никогда ее не хотел, – сказал Штаудер.

Последовало новое долгое молчание, прерываемое только монотонным капаньем воды из крана.

– Война скоро кончится, – сказала Полиссена. – И тогда каждый, оплакав своих мертвых, снова начнет жить. Вы снова встретитесь с вашей женой и детьми…

– Я не женат, – прервал ее немец, даже с ноткой какой-то гордости.

И тут же повторил:

– Я не женат, синьорина Полиссена.

Это было в первый раз, когда он заговорил с ней о личном.

– У меня всегда не хватало времени, чтобы найти себе жену, – продолжал он. – Я провел жизнь в поле, то сея, то убирая, то вспахивая. Мой отец, моя мать, три сестры и я были очень дружной семьей. Мы сделали свою землю плодородной упорным трудом. Но теперь, когда я думаю о моей матери, которой больше нет на свете, когда вспоминаю свою убитую сестру, мне кажется, что для меня война не кончится никогда.