Убийца Шута - Робин Хобб

А я — медлящий дурак.

Я быстро заговорил, чтобы заполнить свое долгое молчание.

— Сестра и братья никогда не позволят тебе жить в нужде, — сказал я ей, уверенный, что говорю правду.

— Это не то же самое, что знать о том, что будет принадлежать только мне, — тихо ответила она.

Я знал, что она права. Раньше, чем я начал убеждать ее, что сделаю все возможное, чтобы все предусмотреть, она снова заговорила.

— Так вот, что я видела. Овцы, овечий помет, солома. Я видела много шерсти на нижних перекладинах забора, много мелких паучков, красных и черных, в самом низу. Я видела одну лежащую овцу, она вытерла всю шерсть и немного кожи у хвоста. Другая овечка терлась бедром о забор и облизывала губы.

Я кивал, довольный ее наблюдательностью. Она бросила на меня взгляд и добавила:

— И видела, как Лин поглядел на меня, а потом отвернулся, будто предпочел бы не видеть.

— Точно, — согласился я. — Но не из-за отвращения. Он огорчен. Он любит тебя, ведь он подумал о щенке или котенке, о которых ты могла бы заботиться. Посмотри, как он обращается со своей собакой, и увидишь, что он не смог бы предложить такое ребенку, которого недолюбливает.

Она недоверчиво хмыкнула.

— Когда я был мальчиком, — сказал я ей спокойно, — мне было тяжело жить бастардом. Я думал, что всякий раз, когда кто-нибудь смотрит в мою сторону, он думает обо мне как о бастарде. И так я сделал свое происхождение самой важной частью себя. И всякий раз, когда я встречался с кем-то, первое, что я думал: знает ли он, что я бастард?

Какое-то время мы шли молча. Мне казалось, она устала. Я поймал себя на мысли, что мне придется повышать ее выносливость постоянными долгими прогулками, а затем напомнил себе, что она не собака, не лошадь, она — мой ребенок.

— Иногда, — осторожно добавил я, — я решал, что люди не любят меня, прежде чем они могли сами решить за себя. И я не разговаривал с ними или пытался сделать так, чтобы они меня полюбили.

— Если ты бастард, по тебе этого не видно, — заметила она и указала на себя. — Этого я не могу скрыть. Я маленькая и выгляжу младше, чем есть. Я бледная, в стране, где большинство — темноволосые. Все, что я могу скрыть — это способность говорить. Но ты сказал, что я не должна делать этого.

— Да, некоторые из своих особенностей скрыть ты не можешь. Мало-помалу ты способна дать понять людям, что ты намного умнее, чем большинство детей твоего возраста. И они станут меньше бояться тебя.

Она опять хмыкнула.

— Ты боишься Дейзи? — спросил я ее.

— Дейзи?

— Пастушья овчарка. Она пугает тебя?

— Нет, конечно, нет! Ей нравится тыкать меня носом. Но Дейзи хорошая.

— Откуда ты знаешь?

Она ответила нерешительно.

— Она виляет хвостом. И она не боится меня, — пауза. — Можно мне завести щенка?

Я не хотел об этом говорить, но выхода не было.

— Если у тебя сейчас появится собака, мне будет трудно.

Нет, пока мое сердце так отчаянно одиноко. Нет, пока я могу потянуться к любому существу, которое посмотрит на меня с симпатией. Даже если я не свяжусь с ней, собака станет ближе ко мне, а не к ней. Нет.

— Может быть, в будущем мы еще раз поговорим об этом. Но я хотел бы, чтобы ты поняла… Ты устала? Мне понести тебя?

Она еле плелась, щеки раскраснелись от усилий и поцелуев холодного ветра, но сейчас она выпрямилась.

— Мне почти десять. Я слишком большая, чтобы носить меня на руках, — сказала она с достоинством.

— Но не для отца, — сказал я и подхватил ее.

Дочь замерла в моих руках, как всегда, но я был неумолим. Я усадил ее на левое плечо и ускорил шаг. Она сидела, онемевшая и прямая, как палка. Кажется, я понял ее беду. Я вздохнул и еще крепче сжал стены. Это было не легко. На мгновение я был сбит с толку, будто обоняние или зрение отказали мне. Ведь только Уит используется инстинктивно, а не тренированный Скилл похож на волны. Но я был вознагражден: она слегка расслабилась, а затем закричала:

— Я могу видеть так далеко! Ты все время видишь так далеко? Ну конечно же! Как это замечательно!

Она была так рада и взволнована, что мне не хватило мужества продолжать свои нравоучения. В другой раз, пообещал я себе. Она недавно потеряла маму, и мы только начали понимать друг друга. Завтра поговорю с ней еще раз о том, как чувствовать себя свободно рядом с другими. Сейчас я наслаждался моментом, когда она казалась обычным ребенком, а я — просто ее отцом.

Глава двенадцатая

Вылазка

В большом городе жила-была старушка. Она работала прачкой в нескольких семьях богатых торговцев. Каждый день она проходила по их домам, собирала грязную одежду и тащила ее в свой дом, где мыла и терла ее, развешивала на соломенной крыше для просушки, и чинила, если это было нужно. Это не давало ей большого дохода, но она любила свою работу, потому что могла делать ее сама.

Она не всегда была одна. Когда-то у нее была собака. Собака была ее Уит-компаньоном и подругой. Но ни одна собака не живет вечно, и лишь немногие живут так же долго, как и человек, и поэтому пришел печальный день, когда женщина осталась в одиночестве. С тех пор она была одна. Или она думала, что одна.

Ранним утром она встала с постели, поскользнулась и упала. А когда она попыталась подняться, то не смогла: у нее было сломано бедро. Она позвала на помощь, но никто не услышал и никто не пришел. Все день, всю ночь и весь следующий день она лежала на полу. От голода и жажды голос ее ослаб. Она начала бредить. Став собакой, она побежала по улицам города. И вот, как собака и будто во сне, она встретила молодого человека и сказала ему: «Моя хозяйка нуждается в вашей помощи. Следуйте за мной, пожалуйста, я умоляю вас».

Она пришла в себя на руках человека, который поил ее холодной водой. — Я увидел собаку во сне, и она привела меня сюда, — сказал он ей. Он спас ей жизнь, и, хотя она медленно поправлялась, всегда ходила с палкой и прихрамывала, после этого они стали друзьями.

Я убедилась, что отец уехал, выскользнула из постели, взяла одну из маминых ароматических свечей в тумбочке и зажгла ее от огня камина. Я поставила ее в подсвечник на полу и вытащила из сундука с зимней одеждой теплый шерстяной халат. Не люблю большие сундуки. Крышка, конечно, красивая, с птицами и цветами, но какая же тяжелая. Мне не хватило роста, чтобы открыть ее полностью, так что я держала ее одной рукой, а другой рылась в глубине. К счастью, халат лежал сверху, и колючая шерсть сообщила моим пальцам, что я нашла, что искала. Я схватила его и отскочила назад, позволяя крышке сундука упасть с глухим стуком. Завтра, решила я, надо попросить отца открыть сундук и переложить теплую одежду в ящик поменьше, который он сделал для меня. Ночной ветер надувал нам зиму. Скоро будет новолуние.

Я натянула халат поверх рубашки и надела теплые чулки. Обуваться я не стала. Мои домашние туфли были слишком узкие, не налезли бы на толстую шерсть, а старые сапоги — слишком тяжелые для того, что я собиралась сделать. Я взяла свечу, открыла дверь и выглянула в коридор. Все было тихо. Я выскользнула, позволяя двери прикрыться за мной. Наконец-то у меня появилось время исследовать секретный проход так тщательно, как мне хотелось. С тех пор, как я увидела его, ни о чем другом уже думать не могла. Я хотела пойти туда с того момента, как мы вернулись с овечьего пастбища, но потом был обед, а после отец все время держался рядом со мной, беспокоясь что придется оставить меня одну на ночь. Глупо. Будто я была не одна каждую ночь, когда он сидел в своем кабинете, и не спала в своей постели. Что может измениться, если он уедет?

В камине в кабинете отца еще тлела кучка углей. Я добавила одно полено, чтобы стало светлее и теплее. В ящике его стола взяла две высоких свечи. Потом, как и он сегодня днем, я убедилась, что занавеси на окне плотно задернуты, закрыла дверь кабинета и передвинула тайную щеколду в ее ложной петле. Когда открылась узкая дверь, дом обдал меня ледяным сквозняком древних загадок. Я вдохнула его и почувствовала, как наполняюсь ими. С подсвечником в руке я шагнула в узкий коридор.

Сначала я пошла в маленькую комнату, которую показал мне отец. Я внимательно ее исследовала, но ничего нового не нашла. Приятно было сидеть там одной, в желтом круге света свечи, и обдумывать, как я положу книгу на полку, а рядом с ней — чернильницу и перо. Никогда не понимала, как сильно я мечтаю о своем собственном месте в доме. Спальня всегда казалась мне огромной и холодной комнатой. С таким же ощущением я могла спать в центре стола в столовой. Здесь я чувствовала уют и безопасность. Я решила, что в следующий раз надо будет принести тряпку, чтобы убрать паутину и навести порядок, и захватить подушку с одеялом. На стенах хорошо бы развесить картинки. Было так приятно представлять, что я могу сделать здесь, что я задержалась, пока моя ароматная свеча не сгорела почти полностью. Я зажгла одну из свечей отца. Я быстро решила, что здесь должен быть небольшой запас. И сейчас самое время начать. Я положила вторую свечу отца на полочку, и погасила мамину ароматную свечку. От нее поднялась тонкая струйка душистого дыма. Я положила огарок на стол, рядом поставила подсвечник. Сюда надо принести саше, которые мы с мамой делали из роз и жимолости. Как мне хотелось заполнить этот маленький кабинет своими личными вещами! Курага, изюм. Твердые колбаски, которые я так любила жевать. Это стало бы уютным местом для чтения, рисования, письма. Моя собственная крошечная комнатка.