Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания - Павел Ефремов

Методика воинских перевозок, а тем более методика наземной передислокации экипажей подводных лодок с одного места базирования в другое, столь обильна разного рода нюансами, что требует отдельного повествования и даже исследования, так что тему эту я раскрывать не буду, и посему эпопею перемещения экипажа из Гаджиево в Палдиски опущу.

По большому счету Палдиски — это не такое уж и плохое место. Получить в череде бодрящих флотских будней месячный выезд на советский «Запад», со всеми его прелестями и радостями цивилизации, не так уж и неприятно. Другое дело, получить это удовольствие вместо отдельного отпуска. Словом, прибыли мы туда не в самом лучшем расположении духа, испытывая моральные мучения и сильный похмельно-дорожный синдром. И сразу же по прибытии вместо, а точнее, параллельно учебному процессу занялись обычным для подводника занятием — несением всех возможных и невозможных береговых нарядов. Причем отягощенных еще одним неформальным дополнением: косметическое обновление внешнего вида учебного центра.

Дело в том, что незадолго до этого произошла смена главкома ВМФ. «Вечный» адмирал, «железный» Главком Горшков устал и ушел на пенсию, а его место занял наш человек, подводник, гаджиевец и, по рассказам отца, просто умница адмирал Чернавин. Вот этот умница и решил провести в июне на базе учебного центра Палдиски слет всех адмиралов для проведения какой-то тактическо-штабной игры, да и просто для знакомства со всеми подчиненными ему «пауконосителями». Эдакая адмиральская вечеринка с общефлотским сопровождением в виде ПКЗ, пригнанного для проживания адмиралов и вылизанного до состояния 4-звездочного отеля. А так как в центре на этот момент проходили подготовку всего два экипажа, наш и Тимоненко, то, естественно, вся деятельность по приведению центра в божеский вид свалилась в виде презента на нас. Все: от побелки бордюров и покраски заборов до военно-спортивной показухи. Если офицеры и мичманы худо-бедно в учебные классы и на тренажеры попадали, то матросы добросовестно повышали мастерство владения метлами, кистями и лопатами.

Но это все так, флотская текучка. Ну смотр, ну проверка. Покрасили, побелили и отдали честь. Командование учебного центра взволновала одна немаловажная деталь происходящего. К ним съезжается цвет флота на пироги, все вокруг моется и шкурится, а вот сами они все же могут выглядеть не в лучшем свете… чисто внешне! Начальник центра, адмирал, вдруг узрел, что из-за рутинной работы его офицеры, да и он сам, утеряли щеголеватость и лоск, присущий настоящим флотским офицерам, неустанно трудящимся на ниве повышения квалификации подводников. Мундиры старые, позолота выцвела, фуражки немодные, крабы нешитые. Тоска. Срочно было собрано расширенное совещание руководства центра, с привлечением командного состава экипажей, находящихся здесь. По поводу мундиров вопрос решили довольно быстро. Так как местное ателье Военторга общим решением было признано не удовлетворяющим высоким требованиям будущего мероприятия, то для пошива одежды был отряжен какой-то капитан 3 ранга из местных, знающий в Питере все входы и выходы в военно-морские ателье. По поводу фуражек мнения совпали у всех. Лучше, чем в Севастополе, не шили нигде. Нужен был свежий человек, который мог за короткий срок обрадовать командование новыми красивыми и стильными головными уборами. Вот тут неожиданно и возникла моя кандидатура. Дело в том, что у меня за полгода до этого родился сын. Я ездил в Севастополь дней на десять и попутно сообразил несколько фуражек ребятам, пользуясь еще нерассосавшимися с курсантских времен знакомствами. Вот именно об этом и вспомнил на совещании наш старпом. По немногочисленности находившихся в центре экипажей других кандидатов на выполнение столь деликатного поручения не нашлось, и старпом взял обязательство перед высоким офицерским собранием оперативно озадачить лейтенанта Белова.

Обозначенная постановка задачи по дороге от штаба до казармы трансформировалась старпомом для меня в предложение, от которого я просто не мог отказаться. Жену и новорожденного сына за последний год я видел всего лишь чуть больше недели, когда забрал их из роддома. Родителей — то же самое. Так что в моем остром желании посетить город славы русских моряков сомневаться старпому не приходилось. А посему старший помощник Павел Петрович, в простонародье Пал Пет, устами ракетного каплея Пастухова предложил мне совершенно отличную от заранее намеченной комбинацию: вместо командировки — отпуск, вместо командировочных — незапланированное свидание с семейством за свои средства, и плюс в благодарность за это 12 пошитых по предоставленным размерам под заказ фуражек. Пал Пет был старпомом умным и предусмотрительным и не мог не заметить, что, предложив отправить меня в командировку, учебный центр как-то довольно нелогично отказался ее оформлять от своего имени, перепоручив это экипажу. А хитроумный Пал Пет рисковать не хотел, справедливо полагая, что формулировка служебной командировки, звучащая примерно так: «Для выполнения боевой задачи по индивидуальному пошиву головных уборов старшему офицерскому составу», может вызвать неправильные вопросы у материально ответственных ведомств.

В итоге всего вечером 29 апреля я оказался совершенно свободным человеком, с кучей чужих денег в кармане, пофамильным списком размеров голов (причем самый маленький размер оказался именно у адмирала), отпускным билетом и полным непониманием того, как мне побыстрее добраться до Крыма. Вот это-то как раз и было самой большой проблемой. В оплеванные ныне советские времена практически любой гражданин страны мог позволить себе, без особого ущерба собственному благосостоянию, передвигаться по стране посредством «Аэрофлота», а потому взять с наскока билеты на самолет в местной кассе не получилось. На майские праздники я оказался далеко не первым среди желающих попасть в Крым. Слава богу, понимая это, я заранее выторговал у Пал Пета начало отпуска с момента покупки билета. Наметив на утро выезд с вещами в столичный город Таллин, в центральные авиакассы, я в преддверии утренних забот улегся спать и уже через пять минут блаженно похрапывал в своем общежитии.

Едва продрав утром глаза, я отчетливо осознал: с организмом что-то не так. Мысленно просканировав себя от затылка до пяток и прислушавшись к функционированию конечностей, никаких отклонений не нашел, и никаких болей не ощутил. Но все же что-то было не так. А время требовало действий. Но вот когда я начал чистить зубы.

До сего дня я практически не знал, что такое зубная боль, и мог с полным и законным основанием гордиться своими жевательными устройствами. Всего одна случайная пломба, да и та курсантских времен, полученная заботами милейшей Конкордии. Все остальные клыки, как на подбор, грецкие орехи грыз зубами не хуже Щелкунчика. С зубами было связано всего два неприятных воспоминания. Одно из очень далекого детства — о выдергивании молочного зуба. И другое, довольно свежее, о предвыпускном осмотре в училище, на котором известная всем голландерам зубной техник по образованию и садист по призванию Конкордия, удивленная отсутствием в моем рту кариеса, решила его все-таки найти, а потому усиленно ковырялась в одном их моих правых верхних резцов, а уж потом и посверлила всласть. Минут десять посвятив моим истязаниям, Конкордия отстала, удивленно признав свою неправоту и поставив пломбу на высверленный здоровый зуб. Вот именно этот зуб, садистски исследованный неистовой Конкордией, и выстрелил в это утро.

Прикосновение зубной щетки к зубу вызвало ощущения, сравнимые разве что с хуком слева. На ногах я удержался, но голову мотнуло назад славно. Я тормознул зубную щетку и прислушался к организму. Боль быстро, хотя и нехотя уходила, цепляясь за нервные окончания. Буквально через минуту она исчезла совсем. Снова двинул щетку, теперь только едва дотронувшись до зуба. Боль снова возникла, но уже приглушеннее, и снова прошла, но уже гораздо быстрее. Еще минут через 15 я экспериментальным путем установил, что зуб не болит, ни от горячей, ни от холодной воды, и вообще не болит, если только до него не дотрагиваться. Но вот если уж его задеть, даже языком, то в мозги, где-то в районе мозжечка, как будто раскаленный кол втыкался. Внешних признаков зубного беспредела в зеркале не обнаружилось, ни флюсов, ни припухлостей не наблюдалось.

Решив, что все более или менее терпимо и надо просто постараться не дотрагиваться до зуба, я проглотил пару таблеток анальгина и, закинув сумку за спину, отправился в кафе на завтрак. Там меня ждал первый сюрприз: анальгин не подействовал, и жевать я ровным счетом не мог ничего. Первая же попытка откусить сосиску обернулась таким эффектом, что истинная эстонка Мэри, узрев это со стороны, сначала посчитала, что подсунула мне тухлый продукт, а после моих объяснений прониклась ко мне глубоким душевным состраданием, генетически несвойственным всей эстонской нации по отношению к русским. И даже принесла мне из подсобки тарелку манной каши, не требующей тщательного пережевывания и отсутствующей в меню кафе. Более или менее позавтракав, я заглотнул еще порцию анальгина, и тронулся по направлению к электричке.