Легенда о докторе Фаусте - неизвестен Автор

Яркую характеристику всех разнообразных сторон профессиональной деятельности Фауста содержат перечисленные выше свидетельства его современников. Согласно показаниям Тритемия и Муциана Руфа, Фауст называет себя философом и магом; он астролог и алхимик, некромант (т. е. вызывает тени умерших), аэромант, пиромант и гидромант (т. е. "сведущий в элементах", каким он рекомендует себя в народной книге, гл. 6); кроме того, он хиромант (т. е. гадает о будущем по линиям руки), вообще - гадальщик и прорицатель (divinaculus). Он занимается также врачеванием, физиогномикой, гаданием на кристалле, дополняет Бегарди. Если отнести к Фаусту показание Агриппы Неттесгеймского, о котором говорилось выше (Тексты, I, 8), он излечивает "стигийскими снадобьями все неизлечимые недуги", умеет находить клады и знает тайные средства, которые "скрепляют и разрушают узы брака и любви".

Документальное свидетельство расходной книжки Бамбергского епископа, как и письма Камерария и Филиппа фон Гуттена (Тексты, I, 9 и 11), знакомят с его, по-видимому, успешной практикой составления гороскопов знатным лицам.

Для магов и нигромантов (в народном переосмыслении - чернокнижников) спекуляция на легковерии их адептов составляла необходимую принадлежность их нелегкой профессии. Соответственно этому Фауст, по свидетельству Тритемия (Тексты, I, 1), называл себя ученым и философом ("философом философов"), хвастал "таким знанием всех наук и такой памятью, что если бы все труды Платона и Аристотеля и вся их философия были начисто забыты, то он, как новый Ездра Иудейский, по памяти восстановил бы их и даже в более изящном виде". В чудесах он готов был соперничать с самим Христом и "самонадеянно говорил в большом собрании", будто "берется в любое время и сколько угодно раз совершить все то, что совершал Спаситель".

Рассказ Агриппы Неттесгеймского о своем сопернике - "демонологе", привезенном из Германии в Париж ко двору короля Франциска 1 (Тексты, I, 8), - говорит о еще большем легковерии этого "просвещенного" двора: приезжий немецкий маг, которому подвластны духи, может ' не только предвидеть будущее и читать чужие мысли и "тайные намерения", он обещает французскому королю помочь ему одержать победу над императором, спасти "по воздуху" его сыновей из плена, "наколдовать неисчислимые количества войск, повозок и коней".

Чудеса подобного рода суеверная молва нередко приписывала профессиональным чародеям XVI века. В частности, независимо от вопроса о личности "демонолога", с которым Агриппа Неттесгеймский столкнулся в Париже, сходные вещи рассказывались и о Фаусте, иногда, по-видимому, с его слов. Так, например, Меланхтон упоминает его хвастливое заявление о том, что своими чарами он будто бы помог императору одержать победу над тем же французским королем (Тексты, I, 15). Многие такие же рассказы вошли впоследствии, по устному преданию или из письменных источников, и в народную книгу (воздушный полет, волшебное войско и т. п.). О том, что при этом нередко делался сознательный расчет на легковерие собеседника, наглядно свидетельствует рассказ теолога Гаста, который однажды в свои молодые годы обедал с Фаустом "в Большой коллегии в Базеле"; при этом Фауст "отдал повару изжарить птиц, и не знаю, где он купил их или от кого получил в подарок, потому что их тогда нигде не продавали, да и птиц таких в Базеле не водилось". Эти чужеземные птицы так поразили воображение суеверного Гаста, что, вспоминая об этом обеде через двадцать с лишним лет, уже после смерти Фауста, он готов объяснить это "чудо" помощью демонических сил. "Были у него, - пишет Гаст, - собака и конь, которые, полагаю, были бесами, ибо они могли выполнять все, что угодно. Слыхал я от людей, что собака иногда оборачивалась слугой и доставляла хозяину еду" (Тексты, I, 12б). О демонической природе собаки, сопровождавшей Фауста, рассказывал со слов Меланхтона и Манлий (Тексты, I, 15). Мотив этот давно уже укрепился в фольклоре чернокнижника: сходное говорили раньше о папе Сильвестре II (см. стр. 266) и об Агриппе Неттесгеймском (см. стр. 271).

Так бытовые черты из жизни странствующего кудесника в интерпретации суеверных современников окружались ореолом уже привычного чудесного, часто не без сознательного намерения самого героя этих рассказов.

Цюрихский врач Конрад Геснер, лично Фауста уже не знавший (1561), причисляет его (Тексты, I, 14, прим.) к "бродячим школярам" ("scholastici vagantes"), т. е. к той категории обучавшейся в университетах профессиональной интеллигенции средневековья, представители которой не имели постоянной службы или местожительства, не были ни профессорами, ни священниками того или иного прихода, ни юристами или медиками с определенным служебным положением, но переезжали из города в город, "бродяжничая" в поисках временного заработка и в надежде найти богатого покровителя. Для этой деклассированной интеллигенции характерно было вольномыслие, а иногда и подлинное свободомыслие в вопросах религии и морали, легкие нравы и спекуляция на легковерии ближних, в частности в области столь популярной в XVI веке демоно-логии.

Демократический вариант этого типа представлен в хрониках и анекдотах того времени и в обличительной литературе против ведовства большим числом имен, менее знаменитых, чем Фауст, и ныне совершенно забытых. Таков, например, некий Вильдфойер, упоминаемый Лютером в "Застольных беседах" (Тексты, I, 17д), которого Бютнер ("Epitome Historiarum", 1576) называет авантюристом (Abenteurer) и чародеем (Zauberer); или зальцбургский поп Иоганн Шрамганс, "неслыханно великий чародей", о проделках которого повествует Михаил Линднер в сборнике шванков "Катципори", 1558 (по-видимому, лицо историческое - эрфуртский магистр Иоганн Шрамм из Дахау) {См.: Martin Montanus. Schwankbucher, herausg. v. Joh. Bolte. Bibliothek des literarischen Vereins zu Stuttgart, Bd. 217. Tubingen, 1899, стр. 565-566.}; или другое историческое лицо - Георг Бауманн из Эльница (Olnitz) в Саксонии, по рассказам того же Бютнера и Хондорфа ("Promptuarium exemplorum", 1568), "недавно повешенный в Наумбурге"; или "долговязый поп из Зальцбурга" и "Камюцский монах", которых Леонгарт Турнейсер ("Onomasticon", 1583) называет рядом с Фаустом (Тексты, I, 28а) и др. Многие анекдоты об их магических проделках, которые сообщаются в этих источниках, рассказывались в народе одновременно или впоследствии также и о Фаусте: продажа табуна лошадей или стада свиней, которые на водопое превращаются в пучки соломы; анекдот о нечаянно вырванной заимодавцем у должника ноге; о рогах, которые волшебник наколдовал своему противнику, и т. п. (см. народную книгу Шписа, гл. 34, 36, 38-40 и прим. 46, 47, 49, 50). Почти обо всех лицах можно с полным основанием сказать словами упомянутого Турнейсера, что, занимаясь колдовством, они не нажили богатства, а жили в большой бедности (Тексты, I, 28б).

Но исторический Фауст по своему общественному положению стоял между этим демократическим типом "бродячего школяра" и значительно более высоким, к которому должны быть причислены такие его знаменитые современники, как Агриппа Неттесгеймский, аббат Тритемий, Парацельс. Это были подлинные искатели знания, эмансипировавшиеся от средневековой схоластики, передовые люди своего времени, философы и ученые, соединявшие, однако, эмпирические познания с теософскими и натурфилософскими бреднями и суевериями своего времени, с алхимией, астрологией и "естественной" магией, несвободные от тщеславия, от погони за успехом и богатством, а иногда, в угоду знатным покровителям, и от некоторой доли шарлатанства, неотделимой от практики алхимика-астролога XVI века. Они также странствовали по княжеским дворам и по городам в поисках таких покровителей, хотя и не пешком по большим дорогам, как рассказывает о Фаусте народная книга, сохранившая в этом характерную социальную черту (гл. 50, стр. 87). Молва приписывала и им занятия черной магией и сношения с нечистой силой, в которой суеверие того времени видело единственный источник запретной мудрости.

Если сам Фауст причислял себя к этой высшей категории ученых и философов, то эти последние не признавали его претензий, всячески подчеркивая границу между подлинной, высокой наукой и ее площадной вульгаризацией. В Фаусте они видели как бы кривое зеркало своих философских и научных исканий, ученого-самозванца, колдуна-шарлатана, тем более опасного и компрометирующего, что невежественная толпа склонна была смешивать его с ними. Отзыв Тритемия (Тексты, I, 1) является ярким выражением этой профессиональной ревности, если только не зависти, к успехам соперника. Фауст для Тритемия - "глупец, а не философ", "бродяга, пустослов и мошенник", которому "более приличествовало бы называться невеждой, чем магистром". Тритемий возмущен его хвастовством и дерзостью. Фауст именует себя "главой некромантов", "кладезем некромантии", "величайшим из всех доныне живших алхимиков". Он присваивает себе пышные титулы и звания, которые он сам себе придумал, свидетельствующие разве только о его "невежестве и безумии". Длинный перечень этих "нелепых званий" он рассылает по приезде в город как широковещательную рекламу своего искусства.