Кузнец Песен - Ким Кириллович Васин

весело идут в школу. В текст стихотворения было вкраплено несколько фраз, взятых из народных песен.

Едва Степан кончил читать свое стихотворение, как кто-то ворвался в зал с истошным криком:

— Пожар! Горим!

Все повскакали с мест. Опрокидывая стулья и скамейки, толкаясь, люди ринулись к дверям. Какого-то мальчишку прижали к косяку, тот громко заревел.

По стеклу полыхнул багровый отсвет огня.

Я выбрался на улицу среди последних. Оказалось, что огонь уже потушен. Кто-то кинул под стену здания охапку сена, поджег его и убежал. Настоящего пожара не случилось, потому что как раз в это время один из зрителей выбежал по нужде на улицу и увидел полыхавшее на ветру сено, от которого уже занялась было дощатая обшивка старой школы.

Толпа возбужденно гомонила, обсуждая событие.

— Кто это мог пойти на такое дело? — суетливо восклицал Федор Егорович. — Не иначе, это дело рук местных русских. Не по душе им наше марийское учебное заведение.

— При чем здесь русские? — резко оборвал его Веткин. — Подожгли, потому что наша школа — советская. Вот в чем тут дело!

— Совершенно верно, Михаил Иванович, — поддержал его Глеб Николаевич. — Речь идет не о национальной, а о классовой мести. Кому-то поперек горла наш революционный праздник, вот и задумали его испакостить.

В толпе зашумели:

— Торговцы да кулаки виноваты!

— Они, больше некому!

— Придушить бы их всех до единого, мироедов проклятых!

О расправе, немедленной и беспощадной, кричали мужики, одетые в солдатские шинели.

Но Глеб Николаевич сказал решительно:

— Нет, самосуда не допустим, это ни к чему хорошему не приведет. Пусть этим делом займется чека, она и накажет виновных.

Все вернулись в зал. Глеб Николаевич снова поднялся на сцену и заговорил о непримиримой классовой борьбе, охватившей всю страну, о том, что в волости надо создать организацию сочувствующих большевистской партии, о том, что передовые люди из народа, особенно молодые крестьяне, должны добровольно вступать в ряды Красной Армии.

Много лет я всеми помыслами стремился к тому, чтобы получить образование. Наконец, моя мечта сбылась: я стал слушателем педагогических курсов. Но теперь, слушая горячие слова Глеба Николаевича, я понял, что если нас одолеют враги, то не будет у народа светлой жизни, и я не должен оставаться в стороне от борьбы!

Решение идти в Красную Армию добровольцем хотя возникло внезапно, но было подготовлено всей моей предыдущей жизнью.

Глеб Николаевич продолжал:

— Мало захватить власть в свои руки, надо отстоять ее от врагов, от тех, кто пытается повернуть историю вспять. Мы боремся за счастье народа и, если понадобится, сложим за него свои головы.

Никто не знал, что эти слова представителя укома оказались для него пророческими. В конце 1918 года белогвардейцы прорвали красный фронт неподалеку от Камы и в окрестностях Осы и Янаула начались ожесточенные бои. Глеб Николаевич был к тому времени комиссаром батальона, оказавшегося в окружении. Вместе с командиром подразделения Николаем Дождиковым он попытался вывести красноармейцев из окружения по льду реки. Но их обнаружили, враги открыли ураганный пулеметный огонь. Глеба Николаевича пуля сразила насмерть на середине реки. Николай Дождиков добрался с немногими бойцами до противоположного берега, но тут был тяжело ранен. Видя, что к нему приближаются колчаковцы, он, чтобы не попасть к ним в плен, застрелился.

Лето 1919 года. Я — командир продотряда.

Вступив в ряды Красной Армии, я в первые же дни повстречал в нашем добровольческом отряде своего приятеля по Кукарке Гаврилку.

Он очень изменился, вырос, возмужал, стал говорить басом. Ничего не осталось в нем от наивного, суеверного паренька. Все мои распоряжения он выполнял деловито и толково, словно всю жизнь только тем и занимался, что искал спрятанный кулаками хлеб, ловил дезертиров и обезвреживал бандитские банды.

Однажды в середине июля в волостное село, где остановился наш отряд, прибежал мужик. Лицо в кровоподтеках, рубаха разорвана.

— Помогите, товарищи красноармейцы! — едва не плачет мужик. — Бандиты в деревню ворвались, меня вот избили, а Петра, нашего коммуниста, до смерти убили!..

Как раз в тот день от этого самого Петра успело поступить к нам донесение, что кулаки в их деревне прячут хлеб. Петра я хорошо знал. Это был бедный, чахоточный сапожник, в семнадцатом году вернувшийся в деревню с каторги. В своей деревне он организовал ячейку сочувствующих партии большевиков, возглавил комбед и не давал покою местным кулакам. И вот они рассчитались с ним руками бандитов. Мужик рассказал, что всего бандитов человек десять, кулаки встретили их очень радушно, хорошо угостили и напоили самогоном.

Не долго думая, мы оседлали коней и помчались в деревню. Дело было к ночи, но бандиты еще не спали. Собравшись в одном доме, они шумно пировали. Из раскрытых окон неслись пьяные крики, кто-то лихо играл на гармошке «Камаринскую».

Я оставил Гаврилку с тремя бойцами возле крыльца, сам с остальными ворвался в избу.

Наше появление было настолько внезапным, что бандиты растерялись и не оказали никакого сопротивления. Только двое из них метнулись к двери, через сени выбежали на крыльцо и скрылись в ночном мраке. Вслед им грохнуло несколько выстрелов. Из темноты донесся короткий крик, потом кто-то взвыл диким голосом, и все стихло…

Главарь банды, рыжеусый толстяк был так пьян, что с трудом понимал происходящее. Он тупо смотрел на наши вскинутые винтовки и грязно ругался. Другие, понимая, что влипли, понуро повесили головы.

Хозяин дома, худой и жилистый старик, смотрел на нас угрюмо.

— Ну что, доразбойничались? — гневно и презрительно глядя на бандитов, сказал высокий матрос, самый старший по возрасту в нашем отряде. — Теперь придется расплачиваться за все! За всех!

Арестованных заперли в амбар.

Гаврилка отозвал меня и сказал, что он со своими ребятами подстрелил обоих пытавшихся скрыться бандитов.

— Ты знаешь, кто это был? — спросил Гаврилка. — Ни за что не угадаешь…

— Кто же?

— Один — Ферапонтыч! Помнишь, пекарь из сушечной? А второй — сынок купца Соломкина. У садовой калитки оба лежат. Отвоевались.

Наутро, едва рассвело, мы принялись разыскивать припрятанный хлеб. Сначала добром спросили у кулака-хозяина, где у него спрятан хлеб. Но старик, волком взглянув из-под насупленных бровей, прохрипел в ответ:

— Нету у меня хлеба! Сам голодный сижу.

Продотрядовцы принялись за поиски. Обшарили все, что можно — заглянули и в баню, и в погреб, и в амбар и на подловку — хлеба не было!

И тут я обратил внимание, что куры, сбившись в кучку под крыльцом, что-то старательно выклевывают из земли. Я подошел к крыльцу, наклонился и, приглядевшись, заметил на темной, как будто свежевзрытой земле, несколько ярко-желтых зерен.

— Есть! — обрадованно закричал я. — Снимайте, ребята, половые