Дрянной декан (СИ) - Людмила Райот

к себе на колени. Нашептывая всякие нежности, приблизил губы к моему уху, повторил языком форму раковины и проник внутрь нее. Я дернулась и охнула, чувствуя как внизу живота скручивается тугой жаркий узел, а в трусиках становится мокро.

— Значит, вас смущает то, что я молода и легкомысленна? — сказала, чтобы немного отвлечься от предстоящего события, масштаб которого затмевал все совершенные мной прежде глупости.

— Смущает и притягивает, — честно ответил он, с неохотой отрываясь от ласк. — Из-за этого я не всегда знаю, с какой стороны к вам подойти.

— Любая из сторон окажется неверной, — вздохнула я. — Мы будто из разных временных эпох… Вы не сможете тусить и отрываться на молодежных вечеринках — сегодняшняя попытка было не очень убедительной, честно — а я… Я не захочу ходить на оперы или концерты Шопена.

Последнюю фразу я проговорила противным манерным голосом, имитируя стиль речи высокоинтеллектуальной училки из Ярославля — по моим представлениям она должна была звучать именно так, с томным придыханием и выговаривая фамилию музыканта навроде "Шёпэна", а не "Шопена".

Руки Верстовского остановились, перестав гладить мои ноги и спину, и я осознала, что сдуру проговорилась.

— Вы читали мою переписку, Красовская? — зыркнул на меня декан. Его взгляд, мутный от желания, с каждой секундой становился все более недовольным.

— Немного, — я невинно улыбнулась и попыталась состроить самую святую рожицу, на какую только была способна.

— Нет, это уже ни в какие ворота! — проговорил он и скинул меня на кровать. — Ты очень, очень плохая девочка, Марго! Родители не учили тебя, что лазить в чужих телефонах — плохо?!

Он перевернул меня на живот и, оказавшись рядом на коленях, шлепнул по заднице — больше шутливо, чем больно. Тем не менее, я не ожидала такого резкого изменения вектора наших взаимодействий и пискнула. Должно быть, мой вскрик получился слишком чувственным и возбуждающим, потому что Верстовский не остановился, а, сам глухо застонав, прижал мою поясницу к кровати и добавил еще один шлепок. После чего задрал мою короткую юбку аж до поясницы и… замер.

Я и сама оцепенела, мигом вспомнив, что сегодня зачем-то решила щегольнуть своим самым смешным и "детским" бельем. Перевернулась набок и попыталась натянуть юбку обратно, чтобы спрятать закрытые хлопковые трусики с улыбающимися кошачьими мордашками, но декан не позволил мне этого сделать. Завороженно глядя на кажущийся нелепым в таком ситуации принт, он наклонился и прижался ртом к моей заднице. Оставляя долгий мокрый поцелуй в том месте, где тугая резинка трусов чуть сдвинулась в сторону, приоткрывая розовый след на упругой белой ягодице.

Он сделал это так благоговейно, что я чуть не умерла от разрыва сердца, заходясь судорожными вдохами и рвущимися наружу полустрастными-полуистеричными всхлипами. Потом Верстовский вернул меня в положение лежа на спине и поцеловал мою ногу у пальчиков с внутренней стороны ступни. И мужественно промолчал, когда я от щекотки дернулась и заехала конечностью ему по лицу. Но после задрал мое платье еще выше и поцеловал в напряженный от паники живот.

— Моя несносная девчонка… — выдохнул он.

— А ты — моя дрянной мальчишка… — пробормотала я, распаляя его еще больше и закрывая глаза.

29.1. Побег

Какая страсть могла тебя заставить

Прочь от меня бежать, меня оставить?..

("Сон в летнюю ночь", У. Шекспир)

После всего, что произошло, Верстовский уснул сном младенца, прижимая меня к себе и чуть ли не улыбаясь во сне. Я же практически не спала, лишь иногда проваливаясь в подобие глубоко анабиоза, когда чувства и мысли отключались почти полностью, но на фоновом уровне продолжалось бодрствование. И это "почти" не дало отдохнуть и выспаться как следует.

Через несколько часов такого мучения, когда по ощущениям уже близилось раннее утро, но ноябрьское небо еще не спешило светлеть, я выбралась из-под руки декана и долго ползала по темной комнате, пытаясь наощупь отыскать снятые в порыве страсти вещи. Платье и туфли нашлись довольно быстро, а вот с таким небольшим предметом одежды, как трусики, возникли сложности. Несколько раз стукнувшись головой, локтями и коленями о выступающие углы мебели, я плюнула на это дело и решила великодушно подарить свои "слипы" Верстовскому.

На память о сегодняшней ночи и о себе.

Первый этаж, гудевший до поздней ночи, некоторое время назад все-таки затих. Я тихо вышла из спальни, намереваясь прикорнуть где-нибудь снизу, а после того, как все проснутся, сделать вид, что никуда не отлучалась. Странно, но создалось ощущение, что дом за ночь остыл. Не припомню, чтобы вчера хоть сколько-нибудь мерзла, сейчас же по телу бежали мурашки, а по коридору гулял сквозняк.

Внизу царила удручающая атмосфера. В полумраке, разбавляемым желтым сиянием настенных светильников, открылась картина послепраздничного упадка. Среди беспорядка, состоящего из разбросанных личных вещей, остатков еды и пятен от напитков на полу, возлежали спящие тела. Я решила попытать счастья на кухне и попятилась оттуда в ужасе: на большой мраморной столешнице громоздились пустые бутылки, фужеры и пластиковые стаканчики, а в раковину, судя по всему, кого-то вырвало. Похоже, Ромке с утра придется несладко. А декану придется вызывать клининг по новой…

— Рита? — окликнул знакомый голос. В прихожей обувался Женька. — Где ты была? Я искал тебя…

— Зачем? — грубовато оборвала его я, чувствуя, как спирает горло. — Какая разница, где была? Ты, вроде бы, не мой парень.

Конечно, надеяться на то, что моего отсутствия никто не заметит, было слишком самонадеянно. Но то, что его заметили даже настолько незаинтересованные на первый взгляд люди, ужасало.

— Оу, ладно, прости, — парень примирительно поднял руки. Он выпрямился и полез искать свою куртку в ворохе чужих пальто и пуховиков. — Мы с Игорем и Славиком едем в город, такси уже на подъезде. Хочешь с нами? Парни ждут на улице.

Я раздумывала всего мгновение.

— Хочу. Подожди минуту, мне надо найти мою сумку.

Метнулась в гостиную, нашла на подоконнике свои чулки, сумку и телефон. На мобильном, переведенном в беззвучный режим, было три пропущенных вызова от Юльки… Я похолодела, но заставила взять себя в руки. Потом, все потом.

Часы давно пробили двенадцать, но моя сказка про невозможную, неравную любовь немного затянулась. Карета превратилась в тыкву, а мне пришла пора возвращаться в реальную жизнь. Бежать из прекрасного дворца, вместо туфельки потеряв куда более интимную часть гардероба.

Снаружи было еще темно. Черный сад схватило легкой изморозью, неопавшие, грустно повисшие листья побелели, покрылись кристалликами льда. Холод пробирал до костей, забирался под юбку платья, остужал все еще ноющее, зацелованное до пылающих ожогов тело.

Такси ожидало