Я - Кукла. Сборник повестей - Евгений Кукаркин

— Ну и что?

— А ты когда-нибудь читал книгу «Пролетая над гнездом кукушки»?

— Читал.

— Слыхал там такое слово — «лоботомия»?

— Не может быть? Неужели и нас хотят сделать идиотами?

— Ты отстал, парень. Наука давно ушла вперед. Здесь стирают память. Здесь тебе сотрут все — и документы, и янтарную комнату и даже меня. Выйдешь зато живой, не идиот, и не полуидиот, но с дырой в голове.

— Но я не хочу этого.

— Тебя и спрашивать не будут.

— И тебя тоже, так искалечат?

— А для чего ж я здесь.

Я не мог прийти в себя. Ужас охватил меня.

— Но ведь надо что-то делать?

— По моим данным, из этой конторы еще никто не убегал. Кстати, знаешь кто в соседней палате? Там сидит капитан Кузнецов, что с нами был на янтарной. Как видишь загребли всех, кто занимался твоим делом.

— О боже, — застонал я.

Ночью я почувствовал себя плохо, температура подскочила до 40 и в почти бессознательном состоянии, я пробыл два дня. Когда я очнулся, Николаева не было. На его койке лежал черноволосый мужик.

— А где Сергей Николаевич? — спросил я его.

— В реанимации, — ответил он, почесывая живот.

Я стал подниматься с койки. Голова закружилась и я чуть опять не упал. Посидев полчаса, я немножко отошел и, натянув халат и шлепанцы, пошел в туалет. По коридору мне навстречу шла знакомая женщина в больничном халате.

— Мира, — позвал я, — Мира.

Она с недоумением посмотрела на меня.

— Простите, но я вас не знаю.

— Мира, неужели ты меня не помнишь, Мира?

Женщина с испугом обогнула меня и часто оборачиваясь исчезла в палатах женского отделения. Мне стало горько. После туалета я заглянул в прозрачные стекла реанимационного отделения. На койке лежал Николаев с раскрытыми пустыми глазами. К нему подошла сестра. Он приподнял голову и что-то с ней стал говорить, потом посмотрел вокруг, встретился взглядом со мной и опять заговорил с сестрой. Я понял, он тоже меня не помнит и пошел в палату.

Врач определил у меня грипп и пожалуй это задержало садистов делать мне операцию.

Мы были на последнем, шестом этаже, и сверху все время стучали по кровле рабочие, которые ремонтировали крышу. Ходили они по черному ходу и иногда дразнили нас через решетку коридора.

— Эй, идиотик, — орали они кому-нибудь — Где твой хвостик?

Часть идиотиков начинала оглядывать себя в поисках хвостика.

Вот мне в голову и пришла мысль удрать через черный ход, но как открыть эту чертову дверь-решетку. Однажды врач наорал на нянечку за грязь на лестничной площадке и она пошла к дежурному врачу и вынесла из его кабинета ключ. Ее сопровождал санитар. Нянечка убрала мусор и отнесла ключ дежурному врачу.

Мне с каждым днем становилось лучше и однажды врач на обходе бросил сестрам.

— Готовьте завтра на операцию.

Они ушли, а я искал лихорадочно выхода из создавшегося положения. Вечером решил, терять мне нечего, либо изуродуют, либо убьют. Когда все заснули, я тихонечко встал и приоткрыв дверь палаты, заглянул в коридор. Тихо и пусто. Посреди коридора, где дежурят сестры, только яркий свет. Охранник за решеткой, дремлет на своем стуле. На цыпочках продвигаюсь к барьеру. Тихо. Дежурная сестра, прикрывшись одеялом, спит на стульях. Я прохожу ее и прокрадываюсь к комнате дежурного врача. Дверь открылась без шума. Врач спал, положив голову на стол. Я подошел к столу и, взяв большую медную пепельницу со стола, с силой опустил ее на голову спящему. Крак… и опять тихо. Кровь медленно расползалась по бумагам и стала стекать на пол. Я осторожно оттащил врача к стене и обшарил стол. Ключ был в третьем ящике стола. И вот опять коридор. Вроде все в порядке.

Крадусь вдоль стены и, наконец, проклятая решетка. Замок громко щелкнул от поворота ключа. Охранник, на той стороне коридора дернулся, и открыв глаза, тупо посмотрел в провал лестницы и… опять задремал. Железные ворота не пискнули при перемещении и вот я на лестничной площадке. Закрываю дверь на ключ, по полмиллиметра опуская собачку замка, что бы не было повторного щелчка. Только на чердак, вниз нельзя, там наверняка не выйти.

На плоской крыше гуляет ветер. Он чуть не сбивает меня с ног. Мелкий дождь порывами воды хлещет в лицо. Ветер разметал кучи мусора, небрежно сваленные в неожиданных местах. По центру крыши хлопает наброшенный на ведра, мешки с цементом, алебастром и инструментом, большой кусок брезента. Чтоб его не снесло ветром, он по краям зажат кирпичами и тяжелой железной тачкой. Мысль пришла мгновенно. Стягиваю один конец брезента и подложив под его центр мешок, лопатой прорубаю дырку. Брезент рвет из рук. Еле-еле перехватываю четыре угла и встаю спиной к ветру. Встряхиваю брезент кверху и тут же неведомая сила сдергивает меня с места и тащит на край. Я чуть не заорал от страха и закрыл глаза. Ноги повисли в пустоте. Вдруг ветки упруго захлестали со всех сторон и, задевая сучки тело грохнулось на землю. Брезент застрял в ветвях дерева.

Я бегу по саду, ограда после пережитого, далась очень легко. Я опять бегу мимо сонных домов, все дальше и дальше от страшного места. Зеленый огонек такси призывно замаячил на дороге. Поднимаю руку.

— Тебе куда?

— В Купчино.

— Залезай. А чего ты в таком наряде?

— Решил удрать на денек из больницы.

— А… У меня брат тоже, несколько раз бегал. Ничего, сейчас вылечили. Уже ни грамма в рот водяры второй год не берет.

Стучу бешено в дверь. Как они там долго спят. Наконец, сонный голос Ольги спрашивает: «Кто там?».

— Оля, это я, Юра.

Дверь открылась

— Юрка, где ж ты был?

— Ольга, дай 25 рублей, мне с такси рассчитаться надо.

Мы сидим за столом и я рассказываю Ольге обо всем, что со мной произошло.

— Что же теперь делать, Юра?

— Мне надо отсюда исчезнуть, но куда, я сам не знаю.

— Знаешь, я думаю они хватятся тебя утром. Пока ничего не перекрыто, уезжай в Сибирь, к моей маме, в город Билембай. Я тебе одежду брата и деньги на дорогу дам. А через неделю приеду сама.

Я подтянулся и поцеловал Ольгу в мягкие губы.

ПОСЛЕДНИЙ

Март. 1993 г.

Вот уже 2 года, как я вернулся со своей женой Олей в город. Меня никто не тревожил за это время и я спокойно работал в одной коммерческой структуре.

Но однажды, ко мне домой позвонил Виктор Афанасьевич и предложил встретиться в ресторане «Прибой».

Виктор Афанасьевич был не один, с ним сидел гражданин кавказкой национальности.

— Господи, сколько лет прошло. Вы ли это, Самсонов?

— Я, Виктор Афанасьевич. А где же Сергей Николаевич?

— Спился Сережа. Знакомьтесь, Зураб, а это — Юрий. Мы с ним знакомы уже много лет. Так, Юрий?

— Вроде, так.

— У Зураба к тебе есть деловое предложение. Он попросил меня встретиться с человеком, который может ему помочь, — Виктор Афанасьевич сделал паузу, — Ты еще имеешь в заначке склады с оружием?

— Как вам сказать. И да, и нет. Нет — потому что не занимаюсь этим много лет, да — когда занимался склады были, но столько времени прошло, может их нашел другой трофейщик.

— Не прибедняйся, Самсонов. Все это время ты держал на пульсе весь южный район области. На тебя сейчас работают десятки трофейщиков, добывая тебе оружие и другие сувениры войны. Человек пришел за делом. Так есть или нет склад?

— Хорошо. Скажите, что нужно. Конкретно.

— Скажи ему, Зураб.

— Дорогой, нужно оружие, много оружия. Ты скажи, что у тебя есть, я скажу, что я возьму.

— Давай, решим по-другому. Если я вскрываю склад, ты берешь все, иначе ничего не дам.

— Говори, что у тебя есть, я записываю.

— 15000 винтовок, типа «Маузер». Оружие пристреляно. Тройной комплект патронов к ним.

— Слушай, откуда у тебя столько винтовок? — удивился Виктор Афанасьевич.

— Немцы воевать-то начали не с автоматами, как нам вбивали в голову историки и мемуаристы, а с обыкновенной винтовкой. В 1942 и в 1943 годах началось перевооружение пехоты на автоматы и старые винтовки сдали на склады.

— Дорогой, винтовки хорошо. Давай дальше.

— 576 пистолетов «парабеллум», первый выпуск.

— Что значит первый выпуск?

— Пистолеты модернизировались и самые ранние выпуски, заменялись на новые.

— 57 пулеметов МГ, только 34-го года. Где-то около 80 «люгеров» и «вальтеров». 150 противопехотных мин, 120 автоматов «шмайсер» и 2000000 патронов.

— Сколько берешь за оружие?

— 20 долларов за винтовку, 50-за «парабеллум», 30-за «вальтеры», 40-за «шмайсеры» и пулеметы, 5-за мину и, наконец, за каждую цинку-20 долларов.

— Не спеши дорогой, не спеши. Дай я посчитаю. Дорого берешь за старое барахло.

— Не хочешь, не бери.

— Виктор, скажи ему, пусть сбавит.

— Юра, очень круто берешь. Сбавь на десять процентов.