Ранней весной - Юрий Нагибин

— Ну, отвоевались? — громко сказал Ракитин.

Пленные молчали, только тревожно и остро поблескивали глаза на темных небритых щеках. Ракитин выбрал свободное местечко на нарах и сел. Немец, оказавшийся рядом с ним, тут же поднялся и отошел в угол.

— Есть среди вас добровольно сдавшиеся в плен? — спросил Ракитин, уверенный, что таких среди этих пленных нет.

Пленные зашевелились, послышался невеселый смешок. Высокий, плечистый немец с нашивками фельдфебеля и с фельдфебельской осанкой шагнул вперед.

— Не тратьте даром времени, — сказал он густым, хриплым голосом. — Никто из нас не будет отвечать на ваши вопросы.

Такого еще не случалось в практике Ракитина. Да, немцы, только что вышедшие из боя, мало походили на «отмякших» вишерских немцев.

— А почему вы думаете, что я пришел спрашивать? — спокойно сказал Ракитин. — Может быть, я пришел отвечать?

Он почувствовал, что попал в цель: среди пленных произошло какое-то движение. Спавший на полу или делавший вид, что спит, солдат приподнялся, сел на корточки, другой, с унтер-офицерскими нашивками, ерзнув табуретом, чуть подвинулся к Ракитину.

— Отвечать? — с глупым лицом повторил фельдфебель.

— Ну да! Я полагаю, солдатам, сохранившим жизнь, интересно, что с ними будет дальше.

— А разве нам сохранят жизнь? — робко спросил щуплый рыжий солдатик с острой, цыплячьей грудкой.

— Молчать! — рявкнул фельдфебель.

— Заткните глотку! — холодно сказал Ракитин. — Здесь распоряжаюсь один я. Да, вам сохранят жизнь. Даже этому дураку фельдфебелю сохранят жизнь, чтобы он наконец одумался и перестал быть свиньей.

Кто-то засмеялся, но быстро оборвал смех.

— А что с нами будет? — спросил интеллигентного вида солдат в очках на тонком хрящеватом носу.

— Если вы полагаете, что вас будут холить и лелеять, кормить протертыми супами и класть под перину, то глубоко заблуждаетесь. Вы будете работать, чтоб возместить хоть малую часть ущерба, который нанесли моей стране.

— Значит, нас правда оставят жить? — спросил щуплый солдат.

— Непременно. И ваш фельдфебель это отлично знает, отсюда его наглость. Если бы он ожидал, что его драгоценной жизни грозит опасность, он бы вел себя поскромнее. Да, вы будете жить, — с силой сказал Ракита. — А когда вернетесь после войны на родину, то расскажете соотечественникам, что с русскими лучше дружить, чем ссориться.

— Нас отправят в Сибирь? — спросил высокий, похожий на Дон-Кихота солдат с обмороженной щекой.

— Возможно, хотя и необязательно. А почему вас это пугает? Мое детство прошло в Сибири, а, как видите, я себя неплохо чувствую.

— Там холодно! — с жалкой улыбкой проговорил длинный солдат.

— В таком тряпье, как ваше, и тут не жарко. Кстати, в эту зиму стояли холода, ничуть не уступающие сибирским. Так что вы имеете полное представление о русских морозах. Но в такой одежде, как на мне, подобные морозы переносятся совсем неплохо.

— О да! — льстиво сказал длинный солдат. — Господину офицеру не страшен никакой мороз.

— Вам тоже дадут теплую одежду.

— Но в Сибири медведи! — испуганно сказал солдат.

Ракитин расхохотался. Он и раньше знал, что немецкая пропаганда запугивает солдат баснями об ужасах Сибири, где по улицам городов ходят медведи и пожирают прохожих, но не думал, что этому кто-нибудь верит.

Он сказал, что Сибирь ничем не отличается от остальной России, там такие же благоустроенные города, огромные заводы и фабрики, что Сибирь называют житницей России, столько этот край производит хлеба, и что там сейчас лучше, чем в Европейской части страны: нет затемнения, жизнь сытнее и спокойнее.

— И главное, — сказал Ракитин, — там не стреляют, не бомбят, не давят танками, а это, полагаю, тоже кое-что значит. Между прочим, танки, с которыми вы сегодня познакомились, сделаны в Сибири.

— А нам говорили, что у русских нет танков, во всяком случае на Волхове! — громко сказал молчавший до сих пор средних лет ефрейтор, белокурый, с проседью, с хорошим мужским лицом, которое уродовал ободранный морозом, словно рашпилем, нос.

«Это что-то новенькое! — подумал Ракитин. — Другие пленные об этом молчали».

— Уж по одному этому вы можете судить, насколько правдиво вас информируют. А как вы находите наши танки?

Ефрейтор выступил вперед, у него был вид человека, на что-то решившегося.

— Знаю одно: нашим бронебойкам они оказались не по зубам. Я сам стрелял по большому танку, и снаряды отскакивали от него как горох.

Пленные что-то зашептали, видимо призывали своего товарища к осторожности.

— Подите вы, знаете куда! — смело сказал ефрейтор. — Господин капитан знает, что я солдат, значит я воевал как солдат или как дурак, что в данном случае одно и то же!..

— Как вас зовут? — спросил Ракитин.

Тот вытянулся, руки по швам и тем лающим гортанным голосом, каким почему-то называли свои имена все пленные немцы, отрекомендовался:

— Ефрейтор Ганс Фозен, господин капитан, шестьсот восемьдесят девятого полка двадцать третьей дивизии.

— Скажите, Фозен, а какие еще небылицы распространялись в вашей части?

— Только вчера у нас был какой-то молодчик из штаба, — обычным голосом ответил Фозен, — и вкручивал нам, что линия фронта на Волхове стабильна до весны, что русские не посмеют атаковать нас ни на одном участке.

— Что сегодня и подтвердилось… Ну а весной?

Немец замялся.

— Говорите, Фозен, не бойтесь.

— А весной, сказал он, мы перейдем в наступление, возьмем Ленинград и кончим войну.

— Только-то? Да вы уже брали Ленинград раз пять или шесть, зачем же еще раз? — Скажите, Фозен, только честно, сами то вы верите в это?

— Нет! — твердо ответил пленный. — Я много думал об этом, господин капитан, мы, рабочие, вообще много думаем. Раз Гитлер не выиграл войну блицем, его дело капут. У вас слишком много всего: людей, земли, холода, упорства.

— Вы неглупый человек, Фозен! Но почему же, понимая все это, вы не вышли из игры? Неужели вам хотелось сложить голову за дело, в которое вы не верите и считаете обреченным?

— Трудно сказать, господин капитан, — развел руками Фозен. Дисциплина, присяга, чувство товарищества… А потом — мы не знали, что нас надувают…

— Теперь вы это знаете, Фозен. У вас есть товарищи в других частях?

— Да.

— Не хотели бы вы обратиться к ним с письмом? Сказать им то, о чем говорили сейчас?

Ефрейтор задумался.

— Это — доброе дело, Фозен. Быть может, вы спасете этим своих товарищей от бессмысленной гибели, да не только их. К тому же, добровольно сдавшимся в плен предоставляются льготы. Они будут благодарны вам, если воспользуются вашим советом.

— В конце концов я никого не подвожу, — словно для себя произнес Фозен. — Брату хуже не будет, он и так на Восточном фронте, если жив еще. Я согласен, господин капитан!

Ракитин вынул из планшета блокнот и вечное перо и протянул пленному. Тот устроился на нарах рядом с ним и погрузился в муки творчества.

Пока Фозен писал, пленные наперебой забрасывали Ракитина вопросами: когда их будут кормить, поведут ли в баню, какой режим в лагерях для военнопленных, всех ли используют на земляных работах или можно найти занятие по специальности. Пожилой длинный солдат, похожий на Дон-Кихота, спросил, может ли он сообщить жене, что находится в плену. Ракитин предложил ему обратиться с этой просьбой по радио к своим товарищам по батальону. Пленный сказал, что подумает.

— Господин капитан, а нас поведут к комиссарам? — спросил щуплый солдатик.

— К каким комиссарам? — не понял Ракитин.

— К вашим комиссарам, — округлив глаза, сказал пленный.

Ракитин снова расхохотался.

— Вы что-нибудь понимаете в советских знаках различия? Какое у меня звание?

— Господин капитан?..

— Нет.

— Старший лейтенант, — сказал очкастый пленный.

— Да, если бы я носил эмблемы строевика, то был бы старшим лейтенантом. Но у меня звезда на рукаве, значит я политработник, по-вашему — комиссар.

— Господин капитан шутит? — неловко улыбнулся щуплый солдатик.

— Вовсе нет! Мое звание — политрук. Через четыре месяца я получаю право на звание старшего политрука, а еще через четыре — батальонного комиссара. Эти звания у нас носят политработники, многие журналисты, переводчики. Так что, видите, вести нас к комиссарам нет никакой нужды, комиссар сам пришел к вам.

Теперь засмеялись пленные, дребезжащим смешком засмеялся и запуганный щуплый солдатик.

«А ведь пленные, которых мы допрашивали в Вишере, нисколько не боялись комиссаров, — подумал Ракитин. — Вот что значит иметь дело с новичками…»

Фозен доложил, что написал обращение.

— Прочтите вслух, — сказал Ракитин.

— «Дорогие друзья, Кюле Герман, Гноске Карл, Вилли Шриттмайер, Отто Реф, вот я и в плену и нисколько о том не жалею. Пожалуй, жалею лишь, что не выбрался раньше из этой проклятой мясорубки, по крайней мере сохранил бы свой отмороженный нос и выпавшие от цинги зубы. Я еще дешево отделался. Многим моим товарищам по 689-му полку пришлось куда хуже. Нам врали, что у русских нет танков и они не могут наступать. Наши бедные товарищи, погибшие под гусеницами русских танков на Плешивом пятачке…