На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного - Фридрих Горенштейн

Челяднин-Федоров. Всемогущий, пресветлый, милосердный государь!

Иван. Все то теперь твои титулы. Бери бармы!

Челяднин-Федоров. Государь милостивый, оклеветан!

Иван. Бери бармы, старик! Бармы есть необходимая принадлежность парадного одеяния царского. Вот – ныне ты царь, государь Всея Руси! Помилуй нас, батюшка, не прогневись! (Достает нож и вонзает в Челяднина-Федорова. Тот падает. Корона скатывается с головы к ногам царя. Всеобщее смятение.)

Белеутов (испуганно). Уязвлен, уязвлен прямо в сердце!

Иван. Нет более на Руси царской власти! Вы, бояре, того хотели! (Нервно ходит.) Вы считали меня за червя! За червя! За червя считали!

Бельский. Государь, за сопротивление рубить головы, за крамольные речи резать языки! Всякого казнить, кто против единства России!

Чудовский архиепископ Евфимий. Нельзя скреплять единство отечества безвинной кровью! Тому возрадуются лишь похлебники-маньяки, губители Святорусской земли. Может ли допустить православная церковь пролитие крови! Так ли, митрополит Дионисий?

Дионисий. Ответ на царский гнев и даже несправедливость – кротость и смирение. Ибо ропот против царя есть ропот против Бога, а царская жестокость есть Божья кара нашим погрешениям. Государь, я, иерарх православной русской церкви, скромно и смиренно дерзаю тебя просить о христианской милости к опальным.

Иван. Кого просишь? Нет более на Руси царя! (Гневно.) Как иудеям вместо креста нужно обрезание, так вам вместо царского владения нужно самовольство!

Дионисий. Государь, смени гнев на милость!

Иван. Его проси, он государь ваш! (Указывает на Бекбулатовича.) Саид Булат Бекбулатович, в крещении Симеон, садись на Мономахов трон, царское место!

Бекбулатович. Грозный, страшный, сильный и великий государь! Наш всесильный Иван Васильевич! Холоп твой Симеон, царь касимовский, пав на землю, премного челом бьет твоему пресветлому царскому пресветлому величеству. По твоему великому страшному приказу сяду, куда велишь! (Садится на трон.)

Иван. Возвожу на великое княжение Всея Руси служившего мне верой и правдой казанского царевича Симеона Бекбулатовича, внука последнего ордынского хана Ахмата Касимовского, царевича, женатого на дочери князя Мстиславского. Себе оставляю титулы князя московского, псковского, ростовского. Ты, Симеон, поселишься в Кремле!

Белеутов. Татарин въедет в царские хоромы! Спаси нас, Господи, и помилуй! (Крестится.)

Иван. Истинно так, в царские хоромы. Я же, прежний великий государь, переселяюсь на Арбат. Теперь буду ездить по Москве просто, как боярин. В кремлевском дворце устроюсь подале от великого князя, восседающего на великолепном троне, и смиренно буду выслушивать его укоры, и отказываюсь от своих титулов и почестей, и приказываю называть себя просто Иваном Московским. Иванец Московский с сынами Иванцем и Федцом. Пойдемте, сыны, на последнее место среди бояр. (Садится с сыновьями позади всех.) А по нужде подавать буду челобитную великому князю Всея Руси.

Царевич Федор. Батюшка, за что нас гонят?

Иван. За правду. Как сказал Христос, словно на разбойника, вышли на меня. Я верю Христу. Греха ни одним уголком сердца не совершил. Бог есть сердца моего зритель. Лишь когда начали выступать против меня, то и я начал жестче выступать против вас. Я на царском престоле вырос, вы же хотели власти – то берите ее, ежели сможете теперь у татарского хана взять. Хвастались, как дьявол: обошел землю и вся земля под ногами. Тогда Господь спросил дьявола: «А знаешь ли раба моего Иова?» Я есть Иов, Божий страдалец, ухожу прочь от вас, изменников проклятых! Отныне Русь – вдовствующее государство! (Идет к выходу с сыновьями.)

Бельский. Государь Иван Васильевич, спросить хочу.

Иван. Не государь, а князь московский Иванец.

Бельский. Прощения прошу, князь московский Иван Васильевич! Боярина Челяднина-Федорова куда девать? (Указывает на труп.)

Иван. Брось его, Бельский, у речки Неглинной в навозную яму. Да подай великому князю Всея Руси челобитную, чтоб умертвить его, Челяднина-Федорова, изменника, престарелую жену. (Уходит в сопровождении сыновей.)

ЗанавесСцена 79Царские палаты на Арбате. Царь – теперь просто князь Московский – обсуждает с Годуновым, Нагим и Бельским устройство своего удела и удельного войска. Затем объясняет уезжающему английскому послу Дженкинсону, что его отречение – комедия, надо по-прежнему иметь дело с ним. Новый посол Боус смело говорит с царем, тот гневается, но уважает смелого собеседника. Приводит примеры казней и произвола королей в АнглииСцена 80Свадьба царя и Марии Нагой. Московские бояре обсуждают, какие бывали свадьбы. Тут же Михалка-стихотворец. Обсуждают царскую свадьбу и Дженкинсон с Боусом. Царь с новой царицей выходят из церкви

Действие девятое

Сцена 81Троице-Сергиевский монастырь. Царь, царица и новорожденный младенец Дмитрий встречаются со старцем Максимом Греком. Дискуссия о Троице. Грек осуждает всех царей, поступающих не по Писанию во времена, когда близок последний век. Он говорит, что, если царь не вернется в Москву помогать пострадавшим от войны, а поедет дальше по монастырям, Дмитрий не доживет до отрочества. Царь в гневе уезжаетСцена 82Келья Пешношского монастыря. Вечер. Игумен Вассиан Топорков читает при горящей свече. Входит царь Иван со свитой

Топорков. Рад сердечно видеть тебя, государь. (Кланяется.)

Иван. И я рад видеть тебя, почтенный старец. Когда после рождения царевича Дмитрия, князя Угличского, также оправившись от недомогания, собрался я ехать в Кириллов монастырь, то твердо решил заехать к тебе, старцу Вассиану Топоркову, бывшему советнику отца моего, великого князя Василия Третьего. Знаю, что был ты в большой милости у Василия Ивановича, однако при боярском правлении тебя удалили.

Топорков. Удалили меня, государь, в Коломенское игуменство, ибо сыскал известность как сторонник сильной монархической власти.

Иван. И ныне бояре против меня восстали, то дал им в великие князья татарина, сам же удалился.

Топорков. То скорбно для Руси, государь. Слыхал обо всем том со скорбью.

Иван. Вот пришел я, царь, в твою келью и, зная, что ты единомышленник отца моего и во всем угоден и согласен, спросить хочу: како бы могло быть мне, чтоб добре царствовати и великих и сильных держати в послушании?

Топорков. Подойди, царь, я тебе на ухо шепну, ибо есть с тобой лишние.

Никита Романов. Кто ж те лишние? Не мы ль, шурья царские, с наследником законным царевичем Иваном?

Царевич Иван. Скажи, старец, громко, и мы послушаем.

Иван. Скажи громко, старец, пусть знают и иные.

Топорков. Слышать громко желаешь, то такую речь скажу: государь, ежели хочешь быть настоящим самодержцем, не держи около себя никого мудрей себя самого, ни одного советника умнее себя, поскольку сам ты – лучше всех. Ежели так будешь поступать, то будешь тверд на своем царствии, и все у тебя в руках будет. А ежели станешь держать около себя мудрейших, поневоле будешь их слушать, тех, кто умней тебя.

Иван. Замечание твое попало мне в самое сердце. (Целует старцу руку.) Ежели б отец родной был жив, то и тот не сказал бы мне ничего лучшего.

Царевич Иван. Батюшка, молю тебя, не слушай такое! Вот как ты, Топорков, сплел сатанинский силлогизм! Батюшка, не слушай его! То есть сатанинское сложение или стих.

Иван. Отчего же сатанинское, Иван-сын? Ну, хоть бы и отец мой был жив, не сказал бы мне столь полезного слова, а я, в отличие от тебя, Иван-сын, отца своего слушал. (Ходит.) Нет, недаром по дороге в Кирилло-Белозерский монастырь заехал я в Пешношскую обитель к старцу Вассиану Топоркову.

Царевич Иван. По наваждению дьявольскому ты, батюшка, с восторгом выслушал коварный совет.

Иван. Нет, то ты, Иван-сын, не разумеешь! Старец Вассиан Топорков, скажи еще раз!

Топорков. Чтоб сохранить свое самодержавие и не подчиниться другим, не следует держать советников, которые мудрей тебя самого. Ты, государь, лучше всех, и не нужно тебе никого умного.

Иван (восхищенно). Сам отец, будь он жив, не мог бы мне дать лучшего совета!

Топорков. Вся беда от вельмож, государь, из-за их лихоимства и неправедного суда. Избавить нас, русских, от этого зла может лишь неограниченная власть, грозно охраняющая правду и справедливость. Царю надлежит быть грозным и мудрым, иначе правду не ввести в государство.