Петербургские женщины XVIII века - Елена Первушина

Удалившись от двора, графиня Е. М. Румянцева ни разу более не была в Петербурге. Она проживала зимою в Москве, очень скромно, имея небольшой круг знакомых — и то по преимуществу из ближайших ее родственников… Она по-прежнему продолжала писать своему мужу и описывала ему о том, как сооружает церковь в Кайнарджи, как строит оранжерею, переделывает мельницу, роет пруды, выписывает холмогорских коров, волов из Малороссии для полевых работ и т. д… Она не упускала случая прикупать близлежащие земли по дешевой цене, если продавали сходно, и, сообщая об этом супругу, просила у него денег на подобные покупки. Она часто ездила по другим, принадлежавшим ей деревням близ Москвы, описывала их хозяйственное состояние, писала, что в одной устроила фабрику для выделки трипа, в другой — обучает ткать ковры и т. д. <…> Уже с половины 1778 года графиня начала недомогать: у нее часто болели глаза, без очков она не могла ничего читать или писать; часто хворала лихорадкою, а потом у нее появилась, по словам доктора, какая-то скорбутика (ипохондрия, меланхолия. — Е. П.). Эта болезнь заставила ее пробыть долго в Кайнарджи, и только в половине ноября 1778 года она переехала в Москву и еще 27 декабря писала своему супругу; она скончалась 22 августа 1779 года в Москве, на 55-м году жизни; погребена в Донском монастыре».

Название «повитуха» происходит от слова «повить» — обвить, обернуть новорожденного ребенка пеленками, которые в XVIII веке так и назвались «свивальники».

Сразу после рождения ребенка повитуха должна была «долепить» его тело: выпрямить спину, руки и ноги, «скруглить» головку и закрепить полученный результат, туго запеленав ребенка свивальниками в позе «солдатиком». Это считалось необходимым для формирования правильной осанки.

Вот что писала английская повивальная бабка Джейн Шарп в 1671 году: «Заверните его в мягкие ткани и положите в колыбельку, но, когда пеленаете, проследите, чтобы все было в порядке, нигде ничего не загибалось и не было складок; младенчики очень хрупкие, и как вы их спеленаете, такими они вырастут, прямыми или скрюченными».

Опасение было справедливым: при широкой распространенности рахита кости младенца действительно легко могли искривиться. Однако «лечение» только ухудшало дело — неподвижность способствовала развитию рахита.

Между ножек прокладывали плотную фланелевую пеленку, после чего обматывали его тело полоской ткани, шириной около 7 сантиметров. Поверх накидывали одеяльце.

Бюффон писал: «Едва ребенок вышел из чрева матери, едва получил свободу двигать и расправлять свои члены, как на него налагают новые узы. Его спеленывают, укладывают с неподвижною головою, с вытянутыми ногами, с уложенными вдоль тела руками: он завернут во всякого рода пеленки и перевязки, которые не позволяют ему изменить положение. Счастье его, если он не стянут до того, что нельзя дышать, и если догадались положить его на бок, чтобы мокроты, которые должны выходить ртом, могли стекать сами собою: иначе он не имел бы возможности повернуть голову на бок, чтобы способствовать их стоку».

Ему вторит уже знакомый нам Ричардсон устами благоразумной Памелы: «О, как часто у меня болело сердце, когда я видела бедных детишек завернутыми и спеленутыми в десять слоев; одеяльце на одеяльце, сверху накидка; ребенок даже не может повернуть шейку; голова, словно у юного папы Римского, совершенно безо всякой на то необходимости покрыта тремя слоями ткани; ручки и ножки, вместо того чтобы легко двигаться — именно то, что мы должны поощрять — выпрямлены… Он спеленут, завернут, и лежит, бедняжка, на коленях у няни — несчастный маленький связанный пленник».

Свивальники закреплялись французскими булавками (английские были изобретены позже), которые часто впивались в тело младенца. Пеленки меняли не чаще чем раз в 12–24 часа, причем описанные не стирались, а только высушивались. Считалось, что «ношенные» пеленки мягче.

Спеленутого ребенка привязывали к колыбели и накрывали несколькими одеялами, т. к. боялись переохлаждения. Колыбель часто накрывали темно-зеленым пологом. На ночь колыбель могли брать под полог «взрослой» кровати для защиты от сквозняков.

Крестины были первым торжественным праздником в жизни ребенка. Для них шили специальные «комплекты», в которые могли входили пеленки, чепчики, нагрудники, рубашечки, съемные манжеты к ним, воротнички, косынки и т. д. «Крестильные одежды» были особо нарядными, шились из тонких тканей, вышивались и отделывалось кружевом. Дворяне старались залучить в «восприемники» людей как можно более знатных и приближенных к трону, ведь крестные отцы и крестные матери позже становились покровителями ребенка и могли (при удачном выборе) помочь ему с карьерой или замужеством.

До шести месяцев ребенка купали каждый день, позже — раз в неделю. Купание сочетали с массажем, который должен был поддерживать «выправленную осанку». Так как боялись переохлаждения, то купали в горячей воде, вплоть до ожогов.

Если у ребенка развивался рахит, то его подвешивали на вожжах, пропущенных под мышками для «выпрямления». К ногам могли привязывать свинцовые ботинки. С шести месяцев детей переставали пеленать и начинали одевать в жесткий матерчатый корсет.

Эти обычаи жестко критиковали создатели первых трактатов о воспитании Джон Локк и Жан-Жак Руссо. Их книги выходят в середине XVIII века и быстро меняют устоявшиеся ритуалы ухода за младенцами.

Руссо с гневом обрушивался на свивальники: «Новорожденный ребенок имеет потребность протягивать и двигать свои члены, чтобы вывести их из онемения, в котором они так долго оставались, будучи собранными в клубок. Их, правда, вытягивают, но зато мешают им двигаться; даже голову закутывают в чепчик: подумаешь, люди боятся, как бы ребенок не подал признака жизни.

Таким образом, импульс внутренних частей тела, стремящегося к росту, встречает непреодолимое препятствие для потребных ему движений. Дитя непрерывно делает бесполезные усилия, которые истощают его силы или замедляют их развитие. В сорочке он был менее сжат, менее стеснен, менее сдавлен, чем теперь в пеленках; я не вижу, что он выиграл своим рождением.

Бездействие, принужденное состояние, в котором держат члены ребенка, только стесняет обращение крови и соков, мешает ребенку крепнуть и расти и уродует его телосложение. В местностях, где не принимают этих сумасбродных предосторожностей, люди все рослы, сильны, хорошо сложены. Страны, где закутывают детей в пеленки, кишат горбатыми, хромыми, косолапыми, кривоногими, рахитиками, людьми, изуродованными на все лады. Из боязни, чтобы тело не обезобразилось от свободных движений, спешат обезобразить его укладыванием в тиски. Ребенка охотно сделали бы паралитиком, чтобы помешать ему стать уродливым. Столь жестокое принуждение может ли остаться без влияния на нрав и темперамент детей? Их первое чувство — чувство боли и муки: все движения, в которых они имеют потребность, встречают одно препятствие; будучи более несчастными, чем преступник в оковах, они делают тщетные усилия, раздражаются, кричат. Вы говорите, что первые звуки, ими издаваемые, — это плач? Охотно верю: вы досаждаете им с самого рождения; первыми дарами, которые они получают от вас, бывают цепи; первыми приемами обращения с ними оказываются мучения. Если они ничего не имеют свободным, кроме голоса, как же не пользоваться им для жалоб? Они кричат от страдания, которое вы им причиняете; если бы вас так спутали, вы кричали бы громче их».

Локк (правда, имея в виду детей более старшего возраста) писал: «Джентльмены должны закалять своих детей так же, как это делают честные фермеры и зажиточные иомены… Но если в отношении мороза или снега приходится делать уступку матери из-за того, что она боится вреда, а отцу из-за того, что он боится осуждения, то пусть, по крайней мере, зимнее платье мальчика не будет слишком теплым. И вы должны, между прочим, помнить, что если природа так хорошо прикрыла его голову волосами и настолько укрепила их за первые год-два его жизни, что он в состоянии почти целый день бегать с раскрытой головой, то лучше всего и на ночь оставлять его голову неприкрытой; ведь ничто так не предрасполагает к головным болям, к простуде, катарам, кашлю и разным другим заболеваниям, как привычка держать голову в тепле…

Я советовал бы также обмывать ему ежедневно ноги холодной водой, а обувь делать настолько тонкой, чтобы она промокала и пропускала воду, когда ему случится ступать в нее. Боюсь, что против меня ополчатся матери и служанки. Первые найдут, что это слишком грязно, а вторые, вероятно, решат, что им придется слишком много трудиться над чисткой его чулок. Но ведь поистине здоровье дороже (во много раз дороже) всех этих соображений. Всякий, кто подумает о том, как вредно и опасно промачивать ноги нежно воспитанным молодым людям, пожалеет, что он не ходил босиком, подобно детям бедных родителей, которые благодаря этому в силу привычки настолько легко переносят сырость ног, что не больше от нее простужаются и не больше терпят вреда, чем от сырости рук. И что, спрошу я вас, если не привычка, создает для других людей такую большую разницу между руками и ногами? Я не сомневаюсь, что если бы человек привыкал с детства ходить всегда босиком, а руки держать закутанными в теплые митенки с надетыми поверх их „ручными башмаками“, как называются перчатки у голландцев, то промачивать руки было бы для него столь же опасным, как опасно теперь для весьма многих людей промачивать ноги. Для предотвращения этой опасности нужно обувь мальчиков делать так, чтобы она пропускала воду, а также ежедневно мыть им ноги в холодной воде. Это можно рекомендовать и по соображениям чистоты; но здесь я имею в виду интересы здоровья и поэтому не приурочиваю мытье ног к точно определенному времени дня. Мне известен случай, когда это делалось с хорошим результатом каждый вечер, всю зиму без перерывов, причем употреблялась самая холодная вода. Ребенок обмывал свои ноги по колено водой, которая была покрыта толстой пленкой льда, хотя он был в столь малом возрасте, что не был еще способен сам растирать и вытирать себе ноги; а начали его приучать к этому, когда он был совсем мал и очень нежен. Важна сама цель — закаливание этих частей тела путем частого и вошедшего в привычку обмывания холодной водой и предупреждение таким способом того вреда, который причиняется людям, иначе воспитанным, когда они случайно промачивают ноги; поэтому выбор времени — дня или вечера — можно, мне думается, предоставить благоразумию и удобству родителей. Время, по моему мнению, безразлично, лишь бы успешно осуществлять самый прием: обретенные в результате этого здоровье и закалка стоят и более дорогой цены. К тому же указанный прием предохраняет и от мозолей, что для некоторых явится очень ценным вознаграждением. Только начинайте это делать весною, с тепловатой водой, и переходя постепенно ко все более холодной, пока через несколько дней не перейдете к совершенно холодной; затем уже продолжайте так и зимой, и летом. Здесь, как и в других случаях отступлений от обычного образа жизни, необходимо следить за тем, чтобы перемена достигалась мягкими и нечувствительными переходами: таким путем мы можем приучить свое тело ко всему, не испытывая страданий и не подвергая себя опасности».