Золотой песок - Полина Дашкова

Сказать по правде, вся возня с писателем Виктюку порядком надоела. Он хотел получить, наконец, свои деньги и забыть об этом странном двойном заказе. Слишком дорого стоили его мозги и его время, значительно дороже, чем оценивал их в долларовом эквиваленте Григорий Петрович Русов. И вот сейчас, сидя в машине, Виктюк пытался принять решение.

А что, если сообщить Русову, будто Антон явился и деньги взял? Можно наплести, что парень выглядел очень плохо, был здорово накачан наркотиками и лыка не вязал. Как Русов сумеет проверить? Да никак. Он вообще сидит себе в Синедольске и в ближайшее время прилететь в Москву не собирается, он только что вступил на ответственный губернаторский пост, дел у него по горло.

А пять тысяч можно приплюсовать к своему собственному гонорару, и это будет справедливо.

Справедливо. Но совершенно непрофессионально. Так серьезные посредники не поступают. Однако профессиональная этика – это тоже своего рода миф.

Феликс Михайлович все-таки вылез из машины, не спеша прошел к «Макдоналдсу». На этот раз он решил не брать никаких чизбургеров, ограничился стаканом чаю. Когда он уселся за столик на улице, размешал сахар дурацкой пластмассовой ложечкой, которая становилась мягкой от горячей воды, в кармане его пиджака затренькал сотовый.

– Ты можешь съездить ко мне домой? – услышал он хриплый голос Русова.

– А в чем дело?

– Там сейчас находится Резникова. Та самая. Мне надо, чтобы ты ее прощупал.

– А она того стоит? – усмехнулся Виктюк.

– Прекрати. Ты прекрасно понял, что я имею в виду. И твои сальные шуточки совсем некстати. Резникова поселила у себя Ракитина. Он мог ей многое сказать, мог отдать дискеты, кассеты и пленки. Она прилетела в Синедольск за моей женой, из-за нее Ника сбежала прямо с инаугурации, и вот теперь она живет у меня, в моей квартире, и настраивает Нику против меня. – Русову было явно не до шуток. Как только дело касалось его драгоценной супруги, он моментально начинал паниковать и терял контроль над собой.

– Подожди, что значит настраивает? Кто она твоей жене?

– Они дружили с первого, класса. Именно Резникова познакомила когда-то Нику с Ракитиным.

– Ну и что?

– Мне не нравится, как ведет себя Ника. Не нравится, ты понял? Кто-то говорит ей про меня гадости. Кроме Резниковой – некому.

– Иными словами, тебе кажется, твоя жена что-то подозревает? – решил уточнить Виктюк. В подобных вещах он любил точность.

– Нет! – выкрикнул Русов. – Что за бредятину ты несешь?!

– Слушай, хватит орать, – тихо произнес Виктюк. Ему надоело, что Русов позволяет себе вот так разговаривать. Да, еще недавно Гришка мог с ним все себе позволить, а теперь – нет. И дело не в возрасте. Дело в самоощущении Феликса Михайловича. Недавно он полностью зависел от Русова, а сейчас у него достаточно собственных сил и связей, чтобы в случае чего обойтись без его сиятельного покровительства.

– Прости. Я очень устал. Я нервничаю. – Русов почувствовал, что действительно перегнул палку. В конце концов, Виктюк был сейчас единственным человеком в Москве, которому он мог полностью доверять, к которому мог обращаться из своего Синедольска с любыми, самыми щекотливыми поручениями. Верные псы-охранники Костик и Стасик не в счет. Они всего лишь тупоголовые исполнители.

– Ладно. Я понял, – смягчился Виктюк, – ты хочешь, чтобы я занялся Резниковой?

– Не занялся. Просто проверил. Ты это отлично умеешь делать. Представься каким-нибудь – ну я не знаю, техником-смотрителем, страховым агентом, членом общества милосердия. Посиди с ней, поболтай, чаю выпей.

– А она предложит мне чаю?

– Предложит. Она любит поболтать.

– Допустим. А если твоя жена окажется дома? Или явится в самый неподходящий момент?

– Это моя забота. Я поручу это ребятам, они ее постоянно держат под контролем. Просто ты должен быть готов поехать туда сразу, как только я дам тебе сигнал. Поговори с ней о современной литературе, о детективах, потом о Ракитине, то есть о Годунове… В общем, сам разберешься, не мне тебя учить.

– Подожди, я не понял, в чем именно я должен разобраться?

– Что знает Резникова? Что успел ей сообщить и передать Ракитин? Что ей надо от моей жены? Зачем она летала в Синедольск?

– Так, стоп! – раздраженно оборвал его Виктюк. – Успокойся и подумай, какие глупости ты мне сейчас говоришь. К тебе в квартиру заявляется совершенно незнакомый человек. Во-первых, не факт, что она вообще меня впустит, если твоей Ники не будет дома. Во-вторых, с какой стати она станет со мной откровенничать? Если она действительно что-то знает, случайный разговорчивый гость вызовет у нее подозрения.

– А что же делать? – в вопросе этом прозвучала такая дикая, истерическая беспомощность, что Виктюк невольно усмехнулся и заговорил ласково, сочувственно, как с капризным ребенком:

– Что делать? Прежде всего успокоиться. Взять себя в руки. Ну что ты паникуешь? Заказ выполнен, никаких следов не осталось, все сгорело, и труп, и дискеты с кассетами. С Антоном твоим я расплатился, правда, он лыка не вязал, накачался наркотиками, но это нас с тобой не касается. Все в порядке, Гриша. Живи спокойно и не дергайся.

– Так он пришел за деньгами? – хрипло спросил Русов.

– Ну конечно, – улыбнулся в трубку Виктюк.

Являться в морг и выяснять, почему тело погибшего писателя было кремировано с такой странной поспешностью, не имело смысла. Капитан Леонтьев не сомневался, что, кроме очередного выговора от своего начальника, не получит никаких результатов. Однако был среди его внештатной агентуры человек, который мог бы внести некоторую ясность. Если, конечно, хорошо на него надавить.

Пару лет назад Леонтьеву удалось завербовать тихого приятного парнишку, который подозревался в соучастии в изнасиловании. Дело было тухлое. Некая легкомысленная барышня приторговывала наркотиками пыталась надуть своих покупателей, а когда те поймали ее за руку, устроила спектакль с синяками, порванным лифчиком и художественно написанным заявлением в милицию. В таких делах нет правых, только виноватые и повернуть можно как угодно.

Леонтьев узнал, что один из подозреваемых работает санитаром в морге, пригляделся к нему внимательней, обнаружил в нем набор весьма ценных качеств:

Общительность, слабость нервной системы, умеренную зависимость от наркотиков и абсолютную зависимость от любого, кто сильнее, наконец, ту особенную, тошнотворную, дрожащую на дне зрачков трусость, которая необычайно важна в таком ответственном деле, как стукачество. Капитан решил немного помочь парнишке, пусть он станет не соучастником, а свидетелем. Парнишка был так благодарен, что подписал заветную бумагу.

"Я, Барсуков Александр Иванович, совершенно добровольно даю настоящую подписку в том, что обязуюсь безвозмездно оказывать помощь органам внутренних дел в выявлении преступных элементов. Информацию о своем сотрудничестве с правоохранительными органами обязуюсь нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах не разглашать. В целях конспирации избираю себе псевдоним Барсук, коим и буду подписывать свои сообщения.

Число, подпись".

Когда-то Саша Барсуков учился в Третьем медицинском, и неплохо учился, однако на втором курсе Крепко подсел на иглу. Так крепко, что это стало заметно, не только по исколотым венам и расширенным безумным зрачкам, но и по количеству ампул с морфием, которые лежали в запертом шкафу процедурного кабинета двадцать второй больницы, где тихий студент Саня подрабатывал после занятий.

Дела возбуждать не стали, но из института вышибли, из больницы, в общем, тоже, однако не совсем. Пристроили Саню в морг санитаром. Там как раз не хватало людей. Только что было закончено следствие по шумному делу, в котором печальное заведение сыграло не последнюю роль.

Сотрудники морга были связаны с бандой квартирных махинаторов-убийц. История достаточно известная. О ней писали многие газеты. Кто-то сел, кто-то выкрутился. И никому в голову не могло прийти, что уже через год начнется то же самое, но уже на другом, более разумном и серьезном уровне. На таком серьезном и разумном, что придраться было не к чему. Никакой банды поблизости не наблюдалось, никакой системы в случайных ошибках проследить было невозможно. А на подозрениях далеко не уедешь.

Информация, которой изредка баловал Леонтьева его сексот Барсук, еще ни разу не касалась морга двадцать второй больницы. В сообщениях Барсука речь шла, как правило, о поставках небольших партий наркотиков. Толку от Барсука было мало. Он опускался стремительно, глаза заволокло мутью, мозги тоже, причем не так от наркотиков, как от природной панической трусости.

Сейчас, наблюдая, как Саня Барсук вываливает из черной «Волги» вместе с двумя приятелями, заходит в пиццерию у метро, Леонтьев думал о том, что, вероятно, предстоит потерять пару часов на бестолковый, нудный разговор, в котором, кроме нытья и жалоб на грубую несправедливость мира вообще и его, злого опера, в частности, ничего интересного не прозвучит.