Странная Салли Даймонд - Лиз Ньюджент

снова являлся с извинениями и обещаниями больше так не делать. Это его обычная схема поведения. Я так понимаю, вы моя бывшая сводная племянница?

Элейн оказалась очень дружелюбной и предложила встретиться.

– Не думаю. Мы с вами по большому счету не родственники.

– Ладно, как скажете.

– Но это ведь было бы странно, правда? Нам с вами нужно просто обмениваться информацией. Мы можем делать это и по телефону. Вы – не моя семья.

– Наверное, нет.

– Марк – мой дядя и обязан был сказать мне об этом.

– Более чем согласна.

Сью поинтересовалась у меня, что случилось после вечеринки. Кеннет сказал ей, что в Мервин Парке только и разговоров что о Марке. Похоже, он отпросился по семейным обстоятельствам, и в квартире его нет. Люди уже начали строить разные предположения. Я рассказала ей, потому что она моя лучшая подруга. Сью была так же шокирована, как тетя Кристин, Анджела и я.

– Ануба думала, что он свихнулся на тебе. Марк много о тебе говорил, постоянно спрашивал. Один раз на работе она даже велела ему заткнуться, когда Марк начал рассуждать, что ты могла пережить в детстве. Ануба заявила, что это мерзко, хотя остальные просто считали, что он неровно к тебе дышит, потому что его зачаровала твоя история про «маленькую сиротку Энни». Господи, это так дико, Салли. И никто не знает, где он?

– Нет, – сказала я и замолчала. – Ненавижу этот фильм. В Каррикшиди не стоит особенно надеяться на солнце[15]. Не зимой точно.

Сью рассмеялась.

– Над чем ты смеешься?

– Не думаю, что песни из мюзиклов стоит воспринимать так буквально.

Прежде чем рабочие покинули коттедж, я попросила слесаря повесить замки на все окна и двери. А потом, в первой неделе октября, они ушли, и я осталась наедине со своим личным великолепным жилищем и своей ванной мечты. Во всем царили гладкие прямые линии. Я с трудом могла поверить, что этот роскошный дом принадлежит мне. Река под домом пробегала под стеклянными панелями и выливалась в сад камней на заднем дворе. Все так восхищались, будто это была моя работа. Я раздавала им визитки Надин. Когда в коттедж перенесли пианино, я наконец почувствовала себя как дома. Наверное, я чувствовала защищенность, но еще какую-то грусть и немного страх.

Я беспокоилась о Марке, но еще больше меня волновали мысли о «С». Полицейские не выяснили, откуда была отправлена открытка, а только что она прошла через головной почтовый офис в Окленде, как и все зарубежные отправления из Новой Зеландии. Это меня пугало. Конор Гири все еще был где-то там.

Глава 44

Питер, 1989

Я еще какое-то время отходил после смерти отца. Я чувствовал, как постепенно освобождаюсь от груза фантомной болезни. Я скучал по нему, и ненавидел его, и любил, но простить его не мог. Теперь мне не на кого было злиться за все потерянные годы, когда я мог бы ходить в школу, не чувствовать постоянный физический дискомфорт из-за шапок и перчаток, заводить друзей и полезные связи, заниматься спортом и ходить на вечеринки; но прежде всего за десятилетия жизни Ранджи, которой он лишился потому, что я был достаточно наивен, чтобы верить россказням моего отца.

С другой стороны, мне не хватало ощущения товарищества, его внимания и заботы.

Джилл из «Дейли Пост» предложила мне написать открытое письмо, чтобы поблагодарить местных жителей за их щедрость, и сделать еще несколько моих домашних фотографий. Я согласился по поводу письма, но от фото отказался. Годы затворничества не стираются из памяти за одну ночь; ощущение, что нужно постоянно бежать и прятаться, не оставляло меня ни на минуту. Я хотел вернуть свою анонимность, так что из местной знаменитости быстро превратился в отшельника. У меня наконец появился телефон, но звонить было некому.

Процесс передачи собственности отца в мои руки оказался довольно сложным, и мне назначили социального работника и юриста, которые должны были со всем этим разобраться. Я был не одинок, хотя все вокруг полагали обратное. На мой банковский счет перевели деньги. Я оказался небогат и вынужден был упорно работать, чтобы оплачивать счета, но домом владел на сто процентов. Часто звучал вопрос, почему я не ходил в школу, но я отвечал правду: мой отец верил, что я страдаю от редкого заболевания и что общение с людьми может быть для меня опасно. Мне нужно было получить местный аналог сертификата об образовании. Могу поспорить, власти пришли в изумление от моих высоких баллов и того, что мне удалось получить документ своевременно и по всем правилам. Социальная работница также проследила, чтобы меня зарегистрировали в налоговом управлении, и объяснила, что теперь все мои доходы облагаются сбором. Ей удалось убедить власти не взыскивать с меня налоги за заработанное ранее. Недели, когда я ходил на костылях, дались мне нелегко. Я зависел от социальных работников и районных медсестер, которые возили меня на физиотерапию и за покупками. Когда я наполнял свою тележку в супермаркете, они подмечали, какой у меня хороший аппетит. Они не знали, что я закупался на двоих.

Линди совсем ополоумела от голода, когда я впервые открыл дверь сарая спустя одиннадцать дней после аварии. Она грызла сыр прямо из упаковки и запихивала в рот горсти картофельных чипсов, не переставая орать на меня за то, что я так надолго ее бросил. Я ждал, пока она обратит внимание на мою короткую стрижку, на швы на голове, на костыли. Когда Линди все это заметила, она откинулась на постели и взглянула прямо на меня.

– Что случилось? Где он?

Я рассказал ей об аварии и о ссоре, которая к ней привела, и о том, как оставил отца умирать. Мои глаза наполнились слезами, ее тоже заблестели. Когда я закончил, Линди запрокинула голову, ее волосы рассыпались по плечам, а милое личико уставилось в потолок. Даже без зуба она была очень красивой.

– Все кончилось, – произнесла она. – Я могу идти домой. – А потом подозрительно на меня посмотрела. – А где полиция? Почему их нет?

Я молча уставился на нее. Мне никогда не приходило в голову, что Линди может захотеть уйти теперь, когда отца больше нет. Она была всем, что у меня есть.

– Ты моя, Линди, и со мной ты будешь в безопасности. – Я поклялся, что никогда не изнасилую ее, никогда не обижу. Я сказал, что позволил отцу умереть, чтобы он больше никогда не сделал ей больно. И это правда. Я хотел быть