Простые смертные - Дэвид Митчелл

– Ничего я не подсел! Я просто журналист, занимающийся своим делом. Точно так же, как Брендан занимается своим делом, а ты – своим.

Холли потерла виски, словно у нее вдруг разболелась голова, и сказала:

– Ну так поезжай! Возвращайся в свой Багдад, где твою гостиницу в любую минуту может разнести бомбой! Пакуй вещички и проваливай. «Занимайся своим делом», раз оно для тебя важнее, чем мы с Аоифе. Только лучше заранее попроси тех, кто сейчас живет в твоей квартире на Кингс-кросс, оттуда убраться, потому что в следующий раз, когда ты вернешься в Лондон, тебе надо будет где-то жить.

Стараясь сдерживаться и говорить как можно тише, я попросил:

– Пожалуйста, Холли, прислушайся к тому, что ты говоришь, черт побери!

– Нет, лучше ты, черт побери, к себе прислушайся! Месяц назад ты пообещал нам, что в июне уйдешь из этой «Spyglass» и вернешься домой. И вдруг твоя американская начальница, наделенная поистине безграничной властью над тобой, заявляет: «Нет, это произойдет не раньше декабря». И ты послушно соглашаешься. А потом как бы между прочим сообщаешь об этом мне. Ты вообще с кем, Брубек? Со мной и Аоифе или с этой Олив Сан из «Spyglass»?

– Мне предлагают поработать еще шесть месяцев. Только и всего.

– Нет, не только! Потому что когда в Фаллудже все затихнет или ее разбомбят к чертовой матери, это будет Багдад, или Афганистан-2, или еще что-нибудь. Всегда ведь найдется какое-нибудь такое место, где стреляют, и это будет продолжаться до тех пор, пока удача от тебя не отвернется, – и тогда я стану вдовой, а наша Аоифе лишится отца. Да, я смирилась со Сьерра-Леоне, да, я пережила твое пребывание в Сомали, но теперь Аоифе стала старше. Ей необходим отец.

– Предположим, я скажу тебе: «Все, Холли, больше ты помогать бездомным не будешь. Они опасны: у одних СПИД, другие вооружены ножами, третьи полные психопаты. Немедленно бросай эту работу и поступай, скажем… в «Теско». Направь все свое умение общаться с людьми на рекламу сублимированных продуктов. Я не шучу: я приказываю тебе это сделать, а иначе я вышвырну тебя вон из дома». Как бы ты отреагировала на подобное заявление с моей стороны?

– Ради бога, Брубек! В моем случае риск совершенно иной. – Холли с досадой вздохнула. – И вообще, какого черта ты поднял эту тему, да еще на ночь глядя? Мне завтра Шэрон к алтарю вести, а у меня под глазами будут фонари, как у панды, страдающей от похмелья. Короче, Брубек: ты сейчас на перекрестке, так что выбирай дорогу.

Я попытался пошутить, но вышло довольно глупо:

– Это больше похоже на тупик, в который уперлись две дороги – во всяком случае с технической точки зрения.

– Ах да, я и забыла: для тебя ведь все это просто шутка, не так ли?

– Ох, Холли, пожалуйста… Я совсем не то…

– Ну, а я не шучу. Уходи из «Spyglass» или съезжай от нас. Мой дом – не помойка для твоих сдохших лэптопов.

Три часа ночи, а дела у меня по-прежнему хуже некуда. «Никогда не устраивай ссор на закате дня», – говаривал мой дядя Норм, но у моего дяди Норма не было общего ребенка с такой женщиной, как Холли. Погасив повсюду свет, я довольно мирно сказал ей «Спокойной ночи», но ее «Спокойной ночи», брошенное мне в ответ, прозвучало больше похоже на «так твою мать», и она тут же отвернулась. А ее спина столь же манила к себе, как граница Северной Кореи. Сейчас в Багдаде шесть утра, подумал я вдруг. Звезды меркнут на фоне разгорающейся зари, словно подсушенной утренним ветерком, и жалкие псы – кожа да кости – роются на помойках в поисках пропитания, и муэдзины в мечетях созывают верующих, и становится видно, что странные кучи на обочине дороги – это очередной урожай трупов, собранный минувшей ночью, и у тех, кому повезло, только одно пулевое отверстие, в голове. В отеле «Сафир» снова начнутся ремонтные работы. Дневной свет зальет мою комнату № 555 на задах отеля. Но моя кровать временно будет занята Энди Родригесом из журнала «Экономист» – я его должник еще со времен падения Кабула два года назад. А все остальное будет, наверное, примерно таким же, как всегда. Над письменным столом – карта Багдада. Районы, куда доступ запрещен, помечены розовым фломастером. В марте прошлого года, после вторжения, на этой карте лишь кое-где были розовые пометки: «розовыми» были хайвэй-8, ведущий от города Хилла на юг, и хайвэй-10, ведущий в западном направлении от Фаллуджи; по всем остальным дорогам можно было ездить относительно спокойно, и покрытие было вполне приличным. Но когда инсургенты усилили сопротивление, розовый цвет так и пополз по всем дорогам в северном направлении – к Тикриту и Мосулу, где попала под обстрел и была разнесена вдребезги команда американского телевидения. То же самое творилось и на дороге в аэропорт. А когда оказался заблокирован Садр-сити, то есть восточная треть Багдада, карта стала уже на три четверти розовой. Биг Мак утверждал, что я воссоздаю старую карту Британской империи. Но проклятый розовый цвет невероятно затруднял работу журналистов. Я больше не осмеливался выбираться за город, чтобы сделать сюжет и пообщаться со свидетелями; иной раз на улицах даже нельзя было разговаривать по-английски, а порой и из гостиницы выходить не разрешалось. С Нового года моя работа для «Spyglass» чаще всего сводилась к «журналистике по доверенности». Если бы не Насер и Азиз, я был бы вынужден, как попугай, повторять всякие глянцевые банальности, которые в качестве подачки бросали представителям прессы в «Зеленой зоне». И все это, безусловно, вызывало вопрос: если в Ираке столь сложно заниматься журналистикой, то почему я так нервничаю и так хочу поскорей вернуться в Багдад и приступить к работе?

Потому что это трудно, но я один из лучших.

Потому что сейчас работать в Ираке способны только лучшие.

Потому что если я не поеду, то окажется, что два хороших человека погибли зря.

17 апреля

Виндсерферы, чайки, солнце, кисловато-соленый ветерок, стеклянное море и ранняя прогулка по пирсу с Аоифе. До этого Аоифе никогда не бывала на пирсе, и ей все там страшно нравилось. Она совершила несколько лягушачьих прыжков, наслаждаясь мельканием светодиодов на подошвах своих кроссовок. В моем детстве мы бы, наверное, поубивали друг друга из-за таких «светящихся» кроссовок, а теперь, по словам Холли, практически невозможно найти такие, которые не светятся. Аоифе привязала к запястью гелиевый воздушный шарик с персонажем детского фильма Дорой-исследовательницей; за этот шарик я только что заплатил пять долларов какому-то очаровательному проходимцу. Я оглянулся на отель «Grand Maritime», пытаясь определить, какое окно наше. Мы, разумеется, приглашали на прогулку и Холли, но она сказала, что должна помочь Шэрон подготовиться к приходу парикмахера, хотя было известно, что тот появится не раньше половины десятого. Сейчас было всего лишь начало девятого, но для Холли это был способ дать мне понять, что ее позиция с прошлой ночи ничуть не изменилась.

– Папа! Папочка! Ты меня слышишь?

– Извини, куколка. Я был за много миль отсюда.

– А вот и не был! Ты прямо тут был.

– Это просто метафора. Просто мысленно я как бы оказался далеко отсюда.

– Что такое мета… фра?

– Противоположность буквальному.

– А что такое букварь-ное?

– Противоположность метафорическому.

Аоифе надулась.

– Ну, папа, говори серьезно!

– Я всегда серьезен. А о чем ты хотела меня спросить, моя куколка?

– Вот если бы ты мог стать каким-нибудь животным, то кем бы ты хотел быть? Я, например, хотела бы стать белым Пегасом с черной звездой на лбу, и меня звали бы Даймонд Быстрокрылый. Тогда я могла бы взять маму и вместе с ней слетать в Bad Dad[132] и повидаться с тобой. И потом, Пегасы не приносят вреда нашей планете, они не такие, как самолеты, – они только какают, и все. Дедушка Дэйв говорит, что когда он был маленьким, его папочка всегда развешивал на высоких-высоких шестах яблоки вокруг сада, и все Пегасы парили над этим местом, ели яблоки и какали. А какашки у Пегасов такие волшебные, что тыквы вырастают прямо огромными, даже больше меня, и одной тыквой можно целую неделю всю семью кормить.

– Да, очень похоже на дедушку Дэйва. А скажи, кто такой этот Bad Dad?

Аоифе нахмурилась и посмотрела на меня.

– Место, где ты живешь, глупый!

– Багдад. Баг-дад. Только я там не живу. – Господи, хорошо, что хоть Холли этого не слышит! – Я там просто работаю. – Я представил себе Пегаса над «Зеленой зоной», потом его изрешеченный пулями труп, стрелой летящий на землю, и радостных юных республиканцев, которые жарят мясо Пегаса на решетке. – Но я же не вечно буду там находиться.

– А мамочка хочет стать дельфином, – сказала Аоифе, – потому что дельфины умеют хорошо плавать, знают много слов, всегда улыбаются и очень верные. А дядя Брендан хочет быть вараном с острова Комодо, потому что в Совете Грейвзенда есть такие люди, которых ему хочется сперва укусить, а потом разорвать на мелкие кусочки; он говорит, что комодские вараны всегда так делают, чтобы удобней было глотать. Тетя Шэрон хочет быть совой, потому что совы мудрые, а тетя Рут – морской выдрой, каланом, и весь день плавать на спине у берегов Калифорнии, а потом встретить Дэвида Аттенборо[133]. – Мы достигли уже той части пирса, где он, расширяясь, как бы окаймлял местную сводчатую галерею с магазинами. Огромные буквы «БРАЙТОНСКИЙ ПИРС» очень прямо стояли между двумя покосившимися государственными флагами Великобритании. Галерея была еще закрыта, так что мы двинулись дальше по боковой дорожке. – Ну, и каким животным ты бы хотел стать, папочка?