Гром над Тьмой Часть 4 - Тимур Машуков

говорить — зелёный маленькое племя не прятаться больше, по норам не бегать, палки рука брать, псов духоедных с собой собирать, себя защищать.

Как защищать? Ясно как: плясать!

Пляшу. Танец Уг-Дубуг — хороший танец. Всю жизнь учится, ночей не спать, у костра стоять, зову предков внимать — чтобы плясать. Ноги по земле шаркают, духам тепло, духам хорошо, довольны духи.

Моя когда идти, моя тоже плясать. Тьма ждать — плясать. Тьма приходить — моя опять плясать. Большой орк рядом стоять, зло говорить, ругаться — я не слушать. Слушать, это для других — моя тут, чтобы плясать.

Зачем пляшу?

Как зачем? Моя гоблин. Плясать — хорошо, а когда хорошо плясать — зелёный гоблин воевать хорошо, как духи говорить, как духи завещать, теперь понимать?

Пляшу.

Рвутся зелёные орды отваги ко тьме. Жрёт их тьма — гоблина много, да её рот широко. Пляшу, чтобы рот маленький, чтобы душа гоблин не в брюхо уходить, чтобы предки её хватать, в страна вечного праздника уносить. Я пляшу, другие пляшут.

Пляшу.

Приходят из тьмы те, кого Уг-Дубуг не звать, но они приходят. На помощь пришли. Неправильно, но хорошо. Бьёт в барабан Рат-Натаг, пляшут остальные. Дымом наш танец восходит к небесам, смолят чёрные небеса. Танцуем, чтобы дня свет сюда приходить, а Калган-Шу солнце прикатил из-за гор. Пляшем, как никогда, пляшем не за себя, за других. День, второй, неделя — пляшем. Нет у танца время, смысл есть.

Пляшу.

Падает орк, падает человек, красные шаллаки падают, рвут их на части, жгут. Жрут. Верещит малое племя зелёных. Страх приходить. К ним приходить, к нам приходить, ко мне приходить — никто не спастись.

Пляшу.

Трещат стены большая дымина, рушится кар-реп-ость. Надежда в костёр вместо благовоний падать, там гореть, мерзкий дух источать, поражение на нас глядеть.

Пляшу.

Ноги выше, руки выше, камлай Уг-Дубуг, как никогда. Звени бубен, греми барабан, подвывай смертную песнь шаман. Умираем, нет спасенья — бегут прочь, чьи ноги ещё мочь. Мои не мочь, мои устать — падай, говорят, Уг-Дубуг.

Не падаю.

Пляшу.

Один остался, потух почти костёр, кружит вокруг меня тень. Смотрит, наблюдает. Ждёт.

Ждёт, когда Уг-Дубуг устанет, перестанет, упадёт на колени, проклиная дух, проклиная предка. Потухнет костёр, несут на знамени мёртвых богов, льётся тьма в наши дома. Ешь дитя, ешь жена, всех ешь, ничего не оставляй!

Пляшу.

Пляшет Уг-Дубуг, борется Уг-Дубуг. Болит пятка, стонет носок, не гнётся больше колено. Закрывает глаза старик — смерть его заберёт в свои чертоги мягко, не заметит.

Больше не пляшу...

Капкан захлопнулся быстро и надёжно. Я, словно мальчишка, врезался в мглистую стенку — издёвкой прозвучала насмешка Матери Тьма. Густой туман опустился, обволакивая всё вокруг меня — словно окружающей мглы было попросту недостаточно.

Я видел её очертания.

Самодовольная, надменная, властная, повелительница пожирателей душ спешила раствориться во мраке, то появляясь у меня за спиной, то оборачиваясь клубами чёрного дыма, едва мне казалось, что я вот-вот ухвачу её за горло.

Свет не помогал. Я взывал к нему, и каждый раз, пробуждаясь, он был все слабей и слабей.

Мгла подползала ближе. Уже не стесняясь, она осматривала меня как новую игрушку, предвкушая всё, что сможет со мной сотворить.

Что можно сотворить с богом?

Я не знал, но знал пробудившийся в самых недрах души страх. Он вкрадчиво и нежно, ласковой любовницей шептал, чтобы я бежал прочь.

И всякий раз, обернувшись, я спрашивал его — прочь, это куда? Читая меня, что открытую книгу, Мать Тьма не уставала потешаться.

Она вновь вынырнула передо мной, на этот раз облив с ног до головы своим смехом — мне казалось, что слыша его, я становлюсь меньше.

А Тьма...

Тьма разрастается.

Я плёл внутри себя то, что воплощает из себя равновесие. «Наивный глупец, — кричала мне мгла! — Свет здесь тает точно так же, как тепло в стране льда. Может, — вопрошала Тьма, — ты до сих пор так этого и не понял, но здесь... здесь нет места упорядоченности. Потому что здесь правлю я.»

Меня швырнуло, будто тряпичную куклу. Туман, долгое время лишь опасливо подбиравшийся, враз взвился вихрем, ударил мне в живот — глупо и нелепо я лишь успел закрыться руками.

Порталы, кричало во мне желание жить, отчаянно цепляясь за ветви здравого смысла, открывай порталы!

Страх возликовал, когда я лишь на мгновение ему поддался. Словно я перестал управлять собой, мои руки двигались вопреки моей воле, открывая свежий портал наружу.

Моих ушей коснулся громоподобный гогот. Осознав, какую глупость я только что сотворил, я заспешил захлопнуть только что открытое окно.

Поздно.

Потоком ветра меня подхватило, будто лист бумаги — ещё никогда я не чуял себя столь беспомощным. Обида грызла меня изнутри, источая яд с каждым вопросом — это ты, что ли, Бог Равновесия, Владислав? Это тебя боялись, это ты захватывал, покорял, отвечал на каждый вызов судьбы не улыбкой покорности, но оскалом борьбы? Где твои силы сейчас? Почему тебя, будто клок использованной сортирной бумаги мотает по ветру, когда каждый под тобой бьётся, бьётся, не ведая жалости к собственной мгле?

Упавшей звездой я врезался в полчище пожирателей душ. Кишащая голодными тварями волна нехотя приняла жар моего падения.

— Знаешь, что они увидели? — вкрадчиво, не скрывая собственного игривого восторга спросила у меня Тьма. — Твоё падение. Их бог пал, их жизни потрачены впустую, их семьи станут моей добычей. Всё только потому, что ты оказался слишком слаб.

— Захлопнись! — я воспарил под самые небеса. Мать Тьма, долгое время прятавшаяся в своих покоях, оглядывала свой мир, будто видела его впервые. Я бросился на неё оголодавшим до хорошей драки псом.

Мой кулак врезался в её мягкий, женственный живот. Вспорхнули на ветру нижние юбки, обдали меня потоком воздуха. Словив мой удар, Мать Тьма подстреленной птицей, точно как я сам за пару мгновений до этого, устремилась к земле.

Развернулась на полпути, восстановив равновесие. Её радость сменилась холодным, охотничьим азартом. Всё её богатство женственных форм в один миг обратилось полчищем лезвий. Готовясь к свежей атаке, она готова была пустить в ход всё, что у неё есть.

Мы схлестнулись с ней, будто солнце с луной. Две звезды, не ведая единого покоя в изодранном небе, закружились в дивном, чарующем танце.

Я бил не щадя, не задумываясь, не глядя — словно остервеневший в край мальчишка. Моя обидчица не отставала. Меня жгло огнём её уничижающего взгляда. Скверной по моему обнажённому