Теплоход "Иосиф Бродский" - Александр Проханов

— Это и есть один из «туристов», — жестко произнес Есаул. — Пусть пришлют на него досье. И приготовьте глубинный бомбомет.

Все это время посол Киршбоу нервно всматривался сквозь лобовое стекло в разлив реки, словно ожидал увидеть впереди огромный айсберг.

— Не волнуйтесь, господин посол, — успокаивал его Есаул. — Мы не разделим судьбу «Титаника». Но я рад, что вы на деле сможете убедиться, с какими трудностями сталкивается российская власть, стремясь сохранить социальную стабильность в стране.

Капитан Есаул орудовал кнопками пульта. В палубе открылся компактный люк. Из него поднялась сияющая штанга. На штанге был закреплен цилиндр, напоминавший подзорную трубу.

Одновременно на компьютере замелькали агентур-' ные данные о предполагаемом террористе — имя, место жительства, роль в Национал-большевистской партии, «послужной список» и портрет — худощавое красивое лицо, короткая стрижка, пухлые, юношеские губы, большие голубые глаза.

— Курс?.. Дистанция?.. Угол прицеливания?.. — спрашивал капитан Яким. Помощник считывал данные с гидролокатора, и капитан Яким вводил их в прицел бомбомета.

— Огонь! — скомандовал Есаул.

Из цилиндра полыхнуло белое пламя. Шипящей головней полетел заряд. Навис над рекой и упал в воду, оставив крохотный серебряный всплеск. На экране гидролокатора разрастался белый шар, поглотивший аквалангиста. Из шара к поверхности устремился протуберанец. Стоящие в рубке увидели тусклый фонтан, разлетевшийся яркими брызгами. Из воды дунул дым.

Над рекой пронесся тупой хлопок, отозвавшийся в корабельном железе, как удар кувалды.

Водяной фонтан осел. На воде кипела серебром дымная яма. Успокаивалась, отсылала к берегам расходящиеся круги солнца. Корабль, замедлив ход, приближался к месту взрыва.

Есаул и посол Киршбоу вышли на мостик, всматривались в разводы реки, среди которых медленно двигался борт корабля.

Из темных глубин, из мягких голубоватых воронок стали подыматься, приближаясь к поверхности, светлые тени. Всплывала оглушенная рыба. Огромные белобрюхие щуки, хвостами вниз, вяло качались, хватали воздух окровавленными жабрами. Черные скользкие налимы с млечными животами едва шевелили змеевидными хвостами. Множество плотвы, мертвой, полуживой, вяло плещущей или недвижно лежащей, напоминало опавшие с люстры блестки. Река покрылась мертвой, с разорванными пузырями рыбой. Среди этих рыбин, шевелящихся плавников, обвислых хвостов, остекленелых на солнце глаз медленно всплывал человек. Он был в черном блестящем трико, гибкий, йохожий на змею. Голова была без шапочки, с коротко стриженными светлыми волосами. Лицо, бледное, ошалелое, с синими губами и выпученными невидящими глазами. Во рту дыхательная трубка, а за спиной желтый баллон с кислородом. Он слабо шевелил руками, удерживаясь на поверхности, напоминая большого налима, у которого разорвало нутро.

— Доставьте объект на борт, — приказал Есаул.

Помощник капитана приблизился к гарпунной установке. Навел аппарат, куда вместо острия была заряжена сеть. Навел на пловца и выстрелил. Плотный комок полетел к поверхности, распушился над пловцом широкой сетью, которая сжалась, захватила добычу, опутала ячеей. Закрутилась лебедка, подтягивая к борту улов. Человек поднимался в воздух, слабо шевелился в огромной «авоське», опадал обильной солнечной капелью.

Его опустили на нижнюю палубу у носовой мачты. Мокрое тело хлюпнуло, было видно, как по железу астекается солнечная вода. Множество пассажиров же глазело на пленника. Ротозеи толпились на верхних палубах, торопились из кают. Есаул в сопровождении посла Киршбоу отправился на нос корабля.

Нацбола выпутали из сети, прислонили к мачте, приковали наручниками. Он стоял, покачиваясь, с трудом держась на ногах. Под ним блестела лужа воды, к которой приклеились растопыренные лягушачьи ласты. Светлые волосы стояли торчком. Из носа текла кровь. Синие глаза ошалело вращались. Ударная волна, прокатившаяся по реке, сотрясла его и контузила.

Есаул и посол Киршбоу сидели на складных стульях, рассматривая молодого человека.

— Что, брат, молчишь как рыба? — насмешливо спросил Есаул, с легкой брезгливостью разглядывая молодого человека, у которого, казалось, был размягчен позвоночник, не способный держать массу тела. — Тебя, как рыбу, из реки достали. Никогда не глушил гранатой?

Лимоновец открывал рот, хватал воздух, кровь из носа двумя красными ручейками текла на подбородок, падала на темное трико.

— Мы в Афганистане глушили. Бывало, надоест жрать тушенку, пойдешь к арыку, кинешь «эфку», и всплывают белопузые, плоские. Вот тебе и уха.

Пленник молчал, пытаясь собрать воедино разорванное сознание, сфокусировать в зрачках расколотый мир, утвердить шатающееся, утратившее опору тело.

— Из тебя, брат, ухи не сваришь, не наварист и больно костист, — продолжал подтрунивать Есаул, позволяя молодому человеку обрести целостность, собрать в чашу расплескавшееся сознание. Тот молчал, шмыгал носом, тряс головой, будто хотел сбросить упавшую на него мглу, разглядеть того, кто сквозь мутную завесу произносит слова, которые не складывались в осмысленные фразы, а звучали как рассыпанный, бессмысленный текст.

— Как звать-то тебя? — Есаул старался быть дружелюбным. Хотел проникнуть в сердцевину раненой, травмированной личности, пока она не сложилась вединство, оставляла доступ в свое незащищенное ядро. — Не бойся, здесь все свои. Вот господин посол представляет дружественные Соединенные Штаты Америки. Я представляю Администрацию Президента России. Там на палубах смотрят на тебя лучшие представители русской элиты. И всех нас ты хотел пустить на дно? За что такая немилость?

Нацбол молчал, хотя было видно, что глаза его перестали бегать, остановились на Есауле, потемнели и сосредоточенно мерцали. Осанка стала прочнее. Молодой организм сопротивлялся контузии, черпал энергию из резервных источников.

— Не хочешь говорить, не надо. Я и так все знаю. Тебя зовут Николай Стрючков. Ты — член Национал-большевистской партии Эдуарда Лимонова. Тебе двадцать два года. Ты отважный активист и боец. В Риге поднялся на здание городской ратуши и поднял красный советский флаг, за что бессердечные латыши приговорили тебя к году тюрьмы. В Москве ворвался в приемную министра здравоохранения Зурабова, написал «спреем» на стене его кабинета: «Зурабов — убийца», за что отсидел еще два года в колонии общего режима. Вместе с товарищами обстрелял тухлыми яйцами нашего уважаемого режиссера Никиту Сергеевича Михалкова, чьи усы в качестве почетного гостя приглашены в наш круиз и сейчас смотрят на тебя с верхней палубы. Теперь ты решил перейти от тухлых яиц и мятых помидоров к настоящей взрывчатке. Собирался взорвать наш теплоход, будто это не мирный, прогулочный корабль, а фашистский линкор «Тирпиц».

Лимоновец молча слушал, выдувал из губ струю воздуха, хотел отогнать текущую из носа кровь.

— Ты не закончил Московский университет, филологический факультет. Решил стать революционером, наследником Че Гевары. А ведь мог стать прекрасным лингвистом.

Пленник молчал. Укреплял себя, готовый к испытаниям. Выигрывал время, собирая разрозненные взрывом мысли и ощущения, насаживая их на вертикаль вновь обретенной воли.

Внезапно у Есаула затуманились глаза, будто роговицу покрыла перламутровая слезная пленка. В непостижимой иллюзии, в болезненном колдовском обмане ему почудилось, что прикованный к мачте юноша — его сын, несуществующий в природе, не данный ему в яви, но тайно присутствующий в иных мирах, где течет иная река, плывет иной теплоход, и он, счастливый отец, стоит на палубе с милым сыном, любуется его синими молодыми глазами, гладит золотые лучистые волосы, не может насмотреться на руйянЫе, смешливые губы. Это ощущение было столь сильным, обморочно больным и прекрасным, что Есаул закрыл веки, стараясь удержать под ними восхитительное видение.

Молодой человек напрягал скованные за спиной руки. Упирался в мачту, обретая в ней дополнительную опору. Его облик был фантастичен — блестящее, как кожа рептилии, трико, перепончатые ноги тритона, из ноздрей — две красные струи, словно кровавые бивни. Но глаза осмысленно и тревожно светились.

Есаул смотрел на него с паническим обожанием, не понимая, почему остается сидеть на стуле, а не кидается к сыну — чтобы разомкнуть на запястьях оковы, перебросить через плечо его гибкую молодую руку, отвести в каюту, уложить в постель, совлечь с побитого взрывом тела мокрую ткань, осмотреть ушибы и вывихи, наложить бинты и целебные пластыри.

Беспомощно оглядывался, — с верхних палуб смотрели нетерпеливые злые глаза. Посол Киршбоу всматривался ненавидяще в лицо революционера. Члены экипажа в белой флотской форме с золотыми кортиками были готовы кинуться к пленнику, мучить, выбивать показания. А он, отец, едва не убив сына, запутался в этой жуткой яви с дьявольскими поворотами судьбы, с адскими провалами в бездну, с нескончаемыми злодеяниями, в которых истребляются самые близкие, страдают самые беззащитные, гибнут самые лучшие, испепеляются самые возвышенные и благородные.