Петр Великий. Последний царь и первый император - Сергей Михайлович Соловьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этого было достаточно. Через Бутурлина притянуты были и другие: Толстой, Скорняков-Писарев, князь Ив. Алексеевич Долгорукий, Александр Нарышкин, Ушаков. Девьер был сослан в Сибирь, Толстой с сыном Иваном в Соловки; Бутурлин в дальние деревни; Скорняков-Писарев в ссылку, Долгорукий отлучен от двора, унижен чином и написан в новые полки; Нарышкин должен был жить в деревне безвыездно; Ушакова велено определить к команде куда следует. Арест Девьера с товарищами уничтожил всякую надежду для царевен относительно сукцессии; надобно было хлопотать уже о том, чтобы получить возможно выгодное положение при вступлении на престол великого князя. Об этом принялся хлопотать Бассевич, который был в это время у Меншикова еще «не в худом кредите». Он начал представлять светлейшему «со умилением, дабы он рассудил, что оные обе принцессы Петра Великого суть дети, которому он свое счастие приписать может, и к тому его склонил, что на каждую принцессу по одному миллиону денег выдать и о наследии порядок учинить и трактаты с герцогом конфирмовать определил, и напротив того, чтоб о супружестве младого монарха с принцессою князя Меншикова в том завещании утверждено было, и токмо того искали, каким бы способом оное произвесть в действо, и кто оное завещание сочинять имеет, в которое дело никто мешаться не хотел. Я не мог того вытерпеть (продолжал Бассевич в своем показании), чтоб его королевское высочество (герцог) и обе принцессы в крайнюю нищету пришли, в самой скорости помянутое завещание сочинил, прочее же в его княжее рассуждение оставил».
Так кончился вопрос о престолонаследии. 6-го мая 1727 года Екатерина скончалась, и вступил на престол Петр II. Меншиков был всемогущим правителем; благодаря делу Девьера, он избавился от Толстого с товарищами его; без суда раскидал по дальним местам людей, которые вздумали мимо его стать сильны посредством личного расположения молодого императора. Немедленно же правитель постарался освободиться и от герцога Голштинского: Меншиков послал сказать ему чрез Бассевича, чтоб он изволил в свои земли ехать, «ибо ему яко одному шведу не доверивают, и сим подобные поносительные речи были». Герцог отправился в свою землю; две сестры-цесаревны расстались. Вот письмо Анны к Елизавете из Киля: «Государыня дорогая моя сестрица! Доношу вашему высочеству, что я, слава богу, в добром здоровье сюда приехала с герцогом и здесь очень хорошо жить, потому что люди очень ласковы ко мне, только ни один день не проходит, чтоб я не плакала по вас, дорогая моя сестрица! Не ведаю, каково вам там жить? Прошу вас, дорогая сестрица, чтоб вы изволили писать ко мне почаще о здравии вашего высочества. При сем посылаю к вашему высочеству гостинец: опахало, такое как здесь все дамы носят, мушечную каропку {Коробочка для мушек.}, зубочистку; готовальню (на) орехи; прислала б здешних фруктов, только невозможно;– крестьянское платье, как здесь (носят), а шапку прошу вашего высочества отдать Миките Волоките и белую шляпу. Впрочем, рекомендую себя в неотменную любовь и остаюсь верная до гробу сестра и услужница Анна. Прошу ваше высочество отдать мой поклон всем петербургским, а наши голштинцы приказали отдать свой поклон вашему высочеству».
Несмотря на то, однако, что светлейший князь достиг правительства, положение его было гораздо опаснее, чем прежде: в предшествовавшие царствования он был крепок сильною привязанностию к нему и Петра и Екатерины; но эта привязанность вовсе не перешла по наследству к сыну царевича Алексея. Пока император, по молодости, по привычке, подчинялся еще влиянию Меншикова; но Петр не всегда будет молод; он еще не женился на дочери Меншикова, да если б и женился? История царицы Евдокии Федоровны и Лопухиных была у всех в свежей памяти.
Случай ускорил столкновение и развязку: Меншиков летом же 1727 года опасно заболел и должен был выпустить из глаз молодого императора, который вышел на волю, подчинился другим влияниям, которые давали приятнее себя чувствовать. Выздоровев, светлейший захотел опять натянуть ослабевшие бразды, но тут начались столкновения; не велит Меншиков исполнять приказания молодого человека, и услышит слова: «Я тебя научу помнить, что я император». Мы видели, как Меншиков избавился от Толстого; но оставался еще беспокойный человек, не попавший в девьеровское дело: то был Ягужинский. Меншиков решился выжить и его из Петербурга; но тут, когда дело пошло о родном человеке, обнаружил движение и уклончивый Головкин, тесть Ягужинского. Император, отправляясь в Петергоф, заезжает по дороге к Головкину: тот рассыпается в жалобах на Меншикова по поводу удаления Ягужинского. Петр принял к сердцу дело и, приехав в Петергоф, настойчиво говорил Меншикову, чтоб Ягужинский был оставлен в Петербурге; но Меншиков не согласился: после молодого императора Меншиков имел крупный разговор с Головкиным и также не уступал; Ягужинский отправился в украинскую армию. Тут князь Алексей Долгорукий, угрожаемый тем же, потому что зашел в расположении императора дальше, чем хотел того Меншиков, князь Алексей Долгорукий истощает все средства, чтобы заставить Головкина, Голицына и Апраксина действовать решительнее против Меншикова. Вельможи тайно совещаются, а между тем Меншиков облегчает им труд, опять раздражает императора. Он поехал к себе в Ораниенбаум, где должно было происходить освящение церкви, и прислал звать на это торжество государя, но не прислал приглашения цесаревне Елизавете, к которой Петр был сильно привязан. Император рассердился, послал сказать Меншикову, что не будет по причине болезни, и в ту же минуту уехал на охоту с цесаревною. По возвращении Петра II в Петербург над светлейшим разразилась опала.
Меншиков был свергнут, сослан; многим и многим стало легко от падения этого нового Голиафа, как они выражались; радовались в Петербурге, радовались и в Киле; цесаревна Анна писала сестре: «Что изволите писать об князе, что его сослали, и у нас такая же печаль сделалась об нем как у вас». Но скоро произошло явление, естественное в государстве, подобном Русскому первой половины XVIII века. Сильный человек как Меншиков, забравший власть в свои руки, по упомянутому выше отсутствию сдержек, слишком тяжело давал чувствовать эту власть; а когда эта сила отстранялась, то вследствие той же слабости, неразвитости общественной, непривычки к правильным, определенным движениям, происходит смута, разброд, конфузия, как выражались люди описываемого времени; эта конфузия, борьба отдельных сил с необращением внимания на интересы общественные и частные обыкновенно заставляют
