Преломление. Витражи нашей памяти - Сергей Петрович Воробьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пойдём, куплю тебе батон, — предложил я солдатику.
На его лице мелькнула радость и удивление.
— Мне на день хватит, спасибо вам большое!
Я взглянул на его простое открытое русское лицо с голубыми глазами. Чем-то он напоминал Сергея Есенина. Стало как-то неловко и даже стыдно. Я, проходивший в конце 60-х срочную службу на Северном флоте, всегда был накормлен и даже по третьему году отъелся на флотских харчах. А здесь стоит такой же срочник, голодный и брошенный на произвол судьбы. Он ещё до конца не мог поверить, что я встал в очередь за батоном, предназначенным именно для него. Когда солдатик наконец-то получил этот вожделенный батон, глаза его загорелись неподдельной радостью.
— Всухомятку справишься? — спросил я. — Тебе к этому батону ещё бы бутылку молока…
— Было бы хорошо, но и так неплохо. Молоко — это уж слишком, не могу вас больше обременять.
— Попроси, — посоветовал я, — может, кто-нибудь и разорится на бутылку молока.
— Хорошо, — улыбнулся солдат, — но у людей денег сейчас мало, это я знаю, поэтому спасибо и на этом.
Уже вечером, когда беспокойный день отдавал свои права светлеющей северной ночи, мне вспомнился этот солдатик с батоном белого хлеба, и я подумал: «Какая же я сволочь! Что, у меня не было денег на пол-литровую бутылку молока или кефира? Почему я, знавший вкус пирожных и «Полена» с шампанским, купив ему батон, заставил давиться сухим булочным мякишем? Пожалел 300 рублей? Понадеялся на других добрых людей? А сам? Возможно, кто-то и купил ему бутылку кефира, — утешал я себя. — А скорее всего и нет. Сразу не мог понять? Недотумкал? Поскаредничал».
И такая меня душевная тоска скрутила, так невыносимо стало на сердце!
«Что ж ты так, скотина? — ругал себя. — Солдатика бедного только приманил батоном, а по-человечески отнестись не смог. Чтоб был он полноценно сыт и доволен, чтоб тебя, идиота, мог защитить в минуту крайней опасности. Ведь если не ты, то кто подаст ему помощь? Государство в разоре. Вся надежда на человека».
Прости мне, далёкий и добрый солдатик 90-х, мою слабость и малодушие!
В обители Святого Праведного Иоанна Кронштадтского
— Вона сколько свечей взял! Целая охапка. Идёшь замаливать грехи?
— Грехи, матушка, грехи…
— А у кого их нет? Святые и праведные и то замаливали. А все ли грехи знаешь свои?
— Да вот то-то и оно, что не все.
— А ты на бумажке записывай, когда грех вспомнишь, чтоб он не выпрыгнул из памяти. Наберётся очередь, на исповеди всё и выложи перед Богом. А что выложил, зачеркни потом и новые допиши, забытые ненароком.
— А как узнать грех свой? Иногда кажется, что не грех это вовсе.
— Грехи-то, они одинаковые у всех людей. Ты у святых отцов перепиши их и вспоминай пока не вспомнишь: был? — был. А как всё выговоришь пред Господом, облегчишь душу, списочек свой возьми и сожги. А возвратятся грехи — а без этого не бывает, — ты их опять исповедуй, пока полностью не очистишься. Тогда и мытарства смертные легко пройдёшь. Пред судом Божиим остановят тебя черти, свой свиток развернут и скажут: «A-а! Грешок свой запрятал-утаил, наш человечек этот». Что ответишь?
— Там уже не ответишь. Поздно будет.
— Ничего не поздно! За тебя ангелы-сопроводители должны будут побороться, на другую чашу весов добродетели твои выложат. Грех-то он дорого у чертей стоит. Бывает, не откупишься.
— Страшно, матушка!
— А то, страшно. Вон как Господь покарал за грехи: Содом и Гоморру с лица земли стёр. И что сейчас на их месте?
— Мёртвое море, кажись, озеро солевое уникальное.
— Во-во! Грех — он всегда горек. Географию с историей знаешь. А что люди делают из этого горького моря? Курорт сделали! Купаются в этой купели сатанинской, в грех, значит, погружаются. Да им и этого мало. Делают из той греховной водицы эликсиры разные да мази. Чтоб, значит, причащаться этим грехом да помазываться. Страшное ведь дело.
— Страшное, матушка!
— А где сейчас Содом с Гоморрой, знаешь?
— Да весь мир уж, наверное, Содом.
— И так и не так. В Индийском океане бывал?
— Да, и не раз.
— А в Таиланде?
— Нет. Не доводилось. Мы всё больше к восточному берегу Африки прибивались. На Мадагаскар заходили, на Маврикий, в Аден.
— МорАк, значит. Так вот, в Таиланде, где ты, слава Богу, не был, на островах райских, мальдивах разных да пхукетах, тоже ведь содомский грех развели. Мальчиков держали там для богатых содомитов. А Господь взял и наслал на них волну океанскую, смыл с лица земли нечисть эту.
— Так там, наверное, и невинные погибли.
— Жатва, мил друг! Под жатву Господню кто хошь может попасть. И ты, и я, и любой. Там уж Господь разберёт, кто винный, а кто нет. Жизнь — это миг…
— Между прошлым и будущим.
— Вот, вот! А жизнь вечная, она вне времени. А время, мил друг, сокращается. В сутках уже не 24 часа, как раньше, а 17 с половиной. Знаешь?
— Новость!
— То-то — новость. В Иерусалиме часы песочные есть. Ещё с давних времён остались. Так песок в них пересыпается не за сутки, как ещё при Иисусе было, а на 7 часов раньше. Чуешь, к чему это?
— Может, от бесконечного перетекания песка горловина в часах расширилась? Как ещё объяснить?
— Расширилась! Расширилась не горловина, а вселенная. Всё к тому идёт, что времени скоро не будет. Второе Пришествие грядёт. Знамений для этого достаточно: потопы, засухи, болезни новые и прочее. Замечать не хотим.
— А что делать-то?
— Что делать, что делать! Готовиться надо.
— И что?..
— А ничего! Поститься, молиться, исповедоваться чаще, чтоб врасплох лукавый не застал. И главное — не стяжать в этом мире. Вот у тебя много добра прикоплено?
— Какое добро?! Квартира да утварь.
— Ну, это ещё не беда. А вот богатенькие ноне всё недвижимость себе покупают. Один домик, второй, третий где-нибудь под пальмами в солнечных краях. А зачем им эти домики? Ума, видать, нету. Сами там не живут. Ну, приедут раз в году, животы свои лощёные, деликатесами набитые выставят для загара и — опять в свой бизнес с головой, как в прорубь.
— Так их бизнес и других людей кормит.
— А попробуй он без этих людей обойтись. Они же на его утробу и работают. Один тут всё вещал: я двести человек кормлю, у меня компания, я какой-то там логистикой занимаюсь. А логистика-то
