Дьявол в быту, легендах и литературе Средних веков - Александр Валентинович Амфитеатров

за нее мстительным своим товарищам… Таким образом, народному черту оказывается доступною даже высшая ступень христианской любви и готовность положить душу свою за други своя. Мало того, бывают черти, которые добрыми своими качествами превосходят людей, и зрелище человеческой подлости и жестокости приводит их в искреннейшее негодование и ужас. Так, в народной английской сказке, рассказанной Диккенсом[337], Сатана вышел из себя от тупости и нелюдимости безжалостного могильщика Грубба. Есть литовская сказка о бесе, который никак не мог поссорить крепко любящих друг друга супругов. Старая баба взялась устроить ему это за пару башмаков и разожгла между мужем и женою ненависть и подозрения в один день. «Черт все это видел и глазам не верил; после взял он длинный шест: нацепил на один конец обещанные лапти и пару башмаков и подал их старухе издали. «Я ни за что не пойду к тебе ближе, — сказал нечистый, — не то, пожалуй, ты и меня обморочишь; ведь ты куда хитрей и лукавее меня». Отдал ей башмаки и лапти, бросил шест и быстро исчез, словно выстрел из ружья. Рассказ этот известен и между нашим простонародьем» (Афанасьев). Бесчисленны рассказы о чертях, страдающих от злых жен, которые то выживают их злобою своею из ада на землю, то заставляют бежать с земли в ад.

Ясно, что добрый черт Средних веков — прямой потомок и ближайший родственник кротких стихийных духов древней языческой мифологии — гномов, сильфов, эльфов. Но он, так сказать, редактирован христианством, а со своей стороны вынудил у христианского богословия снисходительный компромисс, которым дьяволу открывался путь к спасению. Уже во втором, третьем и четвертом веках по Р. X. вопрос о раскаянии дьявола занимал умы мужей Церкви, причем в пользу черта высказывались такие силы, как Иустин Философ[338], Климент Александрийский, Ориген, а в IV веке — Дидим Александрийский[339] и Григорий Нисский. Однако одержало верх противоположное мнение: что дьявол раскаяться не в состоянии и осуждение его вечно и неизменимо. Начиная с IV века это догмат, суждение единственно православное. Обратное мнение — ересь. В Средние века еретическое мнение находит защитника единственно в Скотте Эригене[340]. Наоборот, св. Ансельм[341] (1033–1109) восстает на него самою яркою полемикою, а величайший светоч богословия, св. Фома Аквинат, категорически отрицает возможность для дьявола улучшить свою природу и участь. В «Житии св. Мартина», написанном в VI веке Венанцием Фортунатом[342], говорится, что дьявол, если бы мог раскаяться, то, конечно, был бы спасен, но в том-то и дело, что раскаяться он никак не может. Чтобы доказать невозможность эту и в то же время сохранить за дьяволом свободу воли, которою он одарен не в меньшей степени, чем человек, сочинялись теории странные и тонкие. Например, утверждали, будто дьявол потому не способен к покаянию, что покаяние есть путь совершенствования от плоти к духу, а у дьявола не двойная натура, как у человека, но одна — духовная. Но народ был всегда добрее ученых и стоял, чутьем благости, выше богословов и философов. Он просто не понимал и не принимал вечного проклятия, жалел черта, сочинял ему путь к избавлению от вечного проклятия, и — справедливо говорит Артуро Граф — если бы народ имел в том право голоса, то некоторые черти преотлично были бы спасены и оказались бы даже святыми. «Святой черт» — великолепно прозвал недавно бывший инок Илиодор[343] своего сотоварища-шарлатана «старца» Григория Распутина. В этом случае народ близок к восточным идеям. Возвращение дьяволов в ангельский вид пророчит и учение раввинов, и Коран. Ад когда-нибудь потеряет свой ужас и станет святым местом.

Желание возвратить себе утраченное небо и раскаяние в нелепом возмущении высказывали многие дьяволы. Об одном из них, весьма достойном сожаления, сообщает неистощимый Цезарий. В старой английской поэме дьявол сперва борется против Христа, пришедшего освободить души из ада, но, убедившись, что не в силах Ему противостать, молит: «Освободи же и меня вместе с ними!» Понятно, однако, что покаянные средства иногда приходятся чертям не по вкусу и не один черт, попробовав их, отступал, махнув на судьбу свою рукою.

Св. Ипатий[344] уговаривал однажды какого-то черта сотворить покаяние, но черт даже не пожелал признать себя грешником, то есть не захотел сделать даже первого шага к спасению, потому что покаяние начинается сознанием греха. В одном итальянском апокрифе о состязании между Христом и Сатаною последний упрекает Искупителя, что Он возлюбил человека более, чем его, Сатану, создание чина ангельского:

— Человека Ты искупил, а меня покинул в бездне отчаяния! Христос возражает:

— Если я не помогаю тебе, причина тому только та, что ты сам помочь себе не хочешь. Потому и помогаю я человеку, что он сам себе помогает. Точно так же, как его, я спас бы и тебя, если бы ты догадался помочь себе: покайся, обожай меня, проси у меня милости, признай свою вину и поклонись мне, как владыке.

Сатана с гордостью отвечает:

— Я скорблю и сокрушаюсь о том, что пал с неба, но не потому, чтобы я хотел поклоняться Тебе или признать себя виноватым. Скорее, чем поклониться Тебе, я согласен быть брошенным на дно ада, в муки, во сто тысяч раз злейшие моих нынешних!

В древнерусской литературе всем вышеприведенным историям соответствует «Повесть о бесе Зерефере»[345], сохранившаяся в списке конца XV или начала XVI века. Дьяволы заспорили между собою, могут ли они быть прощены от Господа Бога. Один из них, по имени Зерефер, берется узнать, как о том мыслит сам Господь, и научает одного святого подвижника вознести о том молитву. Явившийся ангел предупреждает праведника, что его обманывает лукавый бес, но так как Бог не отвергает никакого грешника, ищущего с ним примирения, то ангел сообщает подвижнику покаянный обряд, которым дьявол может возвратить себе прежнее ангельское состояние. И когда бес явился за ответом, «старец же сказал в ответ: «Вот что заповедует тебе Бог: проведи стоя на одном месте 3 года, обратись к востоку, взывая денно и нощно: «Боже, помилуй меня, древнюю злобу!» — и скажи это 100 раз. И затем еще 100: «Боже, помилуй меня, мерзость запустения!» И вновь столько же: «Боже, помилуй меня, мрачное заблуждение!» И когда сделаешь это, тогда сопричтешься с ангелами Божиими, как и прежде». Зерефер же лживый отверг путь покаяния, громко рассмеялся и сказал старцу: «О калугер[346]! Если бы я хотел назвать себя древней злобой, и мерзостью запустения, и мрачным заблуждением,