Адам Смит - Андрей Аникин

Между тем в это время фактически уже шла война, во всяком случае в Массачусетсе.

Потребовался еще год, чтобы необходимость довела их до «отчаянной меры» — провозглашения независимости.

Весь имперский план Смита относился только к территориям с белым населением. Он приводил данные, согласно которым население Великобритании в то время составляло 8 миллионов человек, Ирландии — 2 миллиона и британских колоний в Америке, включая острова Карибского моря, — 3 миллиона.

Об этих 13 миллионах людей и шла у него речь. (Стоит напомнить, что это было значительно меньше населения Франции, достигавшего примерно 20 миллионов.) Правда, из 3 миллионов американцев довольно значительную часть составляли негры-рабы. Смит в «Богатстве народов» неоднократно выступает против рабства, опять-таки выдвигая на передний план экономические мотивы — низкую производительность рабского труда. Но, толкуя об империи, Смит просто умалчивает о судьбе этих людей в его плане. Очевидно, они должны были остаться рабами хотя бы потому, что Смит не видел никаких шансов на смягчение душ плантаторов-рабовладельцев, силу которых он не хотел недооценивать. Опять-таки надо сказать, что и вожди Американской революции и республики отнюдь не были сторонниками ликвидации рабства (за исключением, может быть, Франклина в последние годы жизни).

Была еще Индия, или, как всюду говорится у Смита, Ост-Индия — необъятная, сказочно богатая и отчаянно бедная. Там хозяйничал жестокий и ненасытный хищник — Ост-Индская компания, которая теперь не только торговала, но собирала налоги, управляла, содержала армию и флот, вела войны, сажала и свергала правителей. Но она была еще не в состоянии проглотить всю громадную страну. Прочно утвердившись в Бенгалии и Мадрасе, компания постепенно подчиняла себе княжество за княжеством. Так создавался колониально-феодальный заповедник, просуществовавший до наших дней.

Смит писал, что Ост-Индская компания жестоко угнетает Индию. Он прямо связывал голод с ее деятельностью и приводил почерпнутые им где-то сведения, что в британских владениях в Индии ежегодно умирает от голода 300–400 тысяч человек. Для хищной монополии и ее продажных агентов в Индии он не жалел суровых и резких слов.

Но он, конечно, не предлагал ни превращать индийцев в англичан, ни давать им независимость. (Трудно, впрочем, представить себе, что могла означать независимость для Индии конца XVIII века, раздробленной на десятки и сотни враждующих между собой феодальных государств. Нельзя подходить к таким вещам с современным представлением.)

Смит писал лишь, что территориальные приобретения Ост-Индской компании составляют «бесспорное достояние короны, то есть государства и народа Великобритании». Англия может брать с них налоги, но, во-первых, эти деньги должны принадлежать нации, а не частной монополии, а, во-вторых, «может, пожалуй, оказаться целесообразным облегчить, а не отягчить бремя этих несчастных стран…»

Время от времени на заседаниях Королевского общества, у лорда Шелберна, у издателя Стрэхена Смит встречал американца Бенджамена Франклина. Они не были друзьями, но нравились друг другу и всегда беседовали с удовольствием. Смит умел и любил его слушать, и старик ценил это.

Смиту хотелось пересказать в книге притчу Франклина о коровах. Скупой и жестокий фермер решил не кормить своих коров, но хотел доить их по-прежнему. Тогда коровы взбунтовались и решили, что они будут лучше сосать молоко друг у друга. Иначе говоря, американские колонии будут торговать друг с другом, а не с Англией, если британский «фермер» захочет доить их, облагая несправедливыми налогами.

Потом он передумал и убрал притчу: Франклин опубликовал ее, а ссылаться на анонимный памфлет Смит не хотел.

— Колонии уже мало похожи на недовольных коров, — сказал Смит однажды Франклину, сидя рядом с ним на скамье в саду после обеда у лорда Шелберна. — Теперь это скорее разъяренные быки.

Старик усмехнулся. Глаза его сузились, кожа в глазницах собралась морщинками, как всегда, когда он собирался пошутить на свой особый, мнимопростецкий лад.

— Превратить смирную корову в быка — трудное дело. Привести быка в ярость тоже, как известно, не просто. Но добиться того, чтобы тринадцать разъяренных быков сговорились и действовали все вместе, — это поистине верх государственного искусства. И это искусство показали король и лорд Норт.

Продолжая разговор, Смит вспомнил последний памфлет Франклина, наделавший в Лондоне столько шума: «Как из великой империи сделать маленькое государство». Писал он великолепно. «Большую империю, как большой пирог, обрезают по краям», — процитировал Смит, и Франклин, довольно улыбнувшись, кивнул головой. Фраза была хороша: проста до наивности и остра, как нож, которым режут пирог.

Франклин сидел почти неподвижно, опираясь на большую сучковатую, гладко отполированную палку. В последнее время он сильно страдал от подагры. Кроме того, палка могла пригодиться для других целей, и, как полушутя уверял Франклин, недавно пригодилась: к нему пристали два газетчика с вопросом, как и у кого он выкрал письма губернатора Хатчинсона.

Была ранняя осень 74-го года. Франклина травили. Он знал, что ему надо уезжать, что он останется заложником в руках правительства, если не уберется вовремя за океан. И все же он не спешил. Еще была надежда на примирение, он еще надеялся подтолкнуть вигов к более активным действиям против безрассудно воинственной политики лорда Норта и всей клики королевских друзей. Ему было легко говорить со Смитом, потому что взгляды их были близки. Несколько недель назад Франклин писал: «Мне давно казалось, что единственно правильной политикой Великобритании была та, которая имела целью благо всей Британской империи, а не та, которая искала выгоды одной стороны в ущерб другим».

Кроме того, с легким вздохом сказал он Смиту, ему, честно говоря, не очень хочется уезжать. В доме на Крейвен-стрит так уютно, а когда человеку под семьдесят, переезд через океан доставляет ему мало удовольствия.

Он не говорил всего. После Лондона провинциальная Филадельфия мало влекла его. Он хорошо знал, что дело борьбы за свободу омрачается грызней фракций, эгоизмом и скаредностью богатых, слепым ожесточением бедняков.

Смит слегка завидовал Франклину — не столько его славе и влиянию, сколько его силе, уверенности, спокойному самообладанию. Он мысленно сравнил американца с Джонсоном, а потом с собой. Оба сравнения были в пользу Франклина. Уж он бы, наверное, не знал того чувства неловкости, граничащей со страхом, которое испытывает Смит при каждой встрече с Джонсоном и в котором не очень признается даже самому себе.