Витамания. История нашей одержимости витаминами - Кэтрин Прайс

Вероятно, есть много способов, которыми эпигенетические факторы активируют и дезактивируют гены. Мы не знаем всех деталей, но считается, что ген агути связан с процессом, который мы лучше всего понимаем: метилированием. Метильные группы — это базовые структуры органической химии, которые состоят из одного атома углерода и трех атомов водорода. Если метильные группы присоединяются к определенным звеньям ДНК или белку внутри ДНК, ген, который контролируется этим участком ДНК, подвергается воздействию. В случае с мышами ген агути коричневой мыши был метилирован (что его дезактивировало), в то время как ген желтой мыши не был метилирован и, таким образом, стал активирован.

В данном конкретном эксперименте исследователи хотели определить, могут ли они влиять на паттерны метилирования и, таким образом, на то, какие гены активировать, меняя рацион мышей. Сначала они кормили беременную мышь, чьи гены агути были не выражены (которая была худой и коричневой), пищей, включавшей вещество бисфенол А, более известный как BPA, который используют в продукции из пластика (бутылки для воды, крышки от одноразовых кофейных стаканчиков, детские бутылочки, зубные пломбы и герметики, и даже чернила для печати чековых лент).

Последнее время BPA вызывает споры, не в последнюю очередь из-за его потенциального воздействия на экспрессию генов — и по крайней мере в случае с мышами эта теория кажется правдивой: ДНК детенышей, рожденных от самок, подвергнутых воздействию BPA (включая отдел, содержащий гены агути), была менее метилирована, чем у мышей, чьи матери его не потребляли. Предположительно в результате введения в их рацион BPA их гены агути сохранились, и несмотря на то, что матери были худыми и коричневыми, большая часть детенышей стали толстыми и желтыми.

Затем исследователи провели второй эксперимент. Наряду с BPA они давали беременным коричневым мышам добавки с фолиевой кислотой, витамином B12, холином и бетаином — веществом, которое от природы содержится в морепродуктах, шпинате, свекле и вине[581]. Все эти соединения содержали метильные группы, которые организм мог использовать для метилирования ДНК, делая из них так называемых метильных доноров. Большая часть детенышей этих мышей были худыми и коричневыми, даже несмотря на воздействие BPA. Пищевые добавки — три из которых были витаминами (если считать холин), — по-видимому, обеспечили мышей метильными группами, необходимыми, чтобы гены агути не активировались. В исследованиях шизофрении в контексте Голодной зимы сторонники теории фолиевой кислоты полагают, что нечто подобное произошло и с людьми: дефицит фолиевой кислоты в момент зачатия мог повлиять на метилирование — а следовательно, и на экспрессию — определенных генов таким образом, что это в итоге привело к нарушениям психики у потомков матери.

Хотя и пищевая геномика, и эпигенетика являются совершенно новыми областями науки — и хотя всегда небезопасно допускать, что если что-то происходит с мышами, то с людьми происходит то же самое, — подобные примеры решительно подталкивают к многообещающему и шокирующему выводу: наш ежедневный выбор, что же съесть (и воздействие на нас химикатов окружающей среды), может повлиять на экспрессию наших генов.

Каким бы интересным ни было исследование мышей агути, это не означает, что мы все должны начать глотать пищевые добавки, — на самом деле наше понимание того, как рацион влияет на эмбрион, еще само находится в зачаточном состоянии[582]. Исследователи из Университета Дьюка подчеркнули, что благотворное влияние метилирования на один ген не означает, что оно оказалось полезным для всех остальных или что их открытия в отношении мышей должны автоматически переноситься на людей. По поводу добавления фолиевой кислоты в зерновую продукцию, ставшего обязательным в США в 1998 году, они утверждают следующее: «Обогащение фолиевой кислотой в популяционном масштабе, направленное на снижение количества дефектов нервной трубки, может оказывать непредусмотренное влияние на установление эпигенетических генорегуляторных механизмов в ходе развития человеческого эмбриона». Перевод: «Мы не знаем, какое еще влияние это может иметь».

Также мы не знаем, каковы долгосрочные эпигенетические эффекты того, что мы употребляем очень мало натуральной еды, такой как овощи (и сопутствующие им фитохимикаты), и много продуктов, подвергшихся обработке. Нам неизвестны последствия нашего общенационального пристрастия к жирной пище или привычки постоянно колебаться между разными моделями питания.

И уж точно мы не знаем, какой эффект оказывает рацион на нашу микрофлору: бесчисленные бактерии, вирусы, грибок и простейшие микроорганизмы, которые живут в нашем кишечнике и, вероятно, имеют важное значение для нашего здоровья[583]. Национальная академия наук назвала микрофлору «возможно, самой тесной связью человека с внешней средой, осуществляемой в основном через питание»[584], а ее численность почти невероятно огромна[585]. Проект «Микробиом человека» предполагает, что микробные клетки по количеству превосходят человеческие в десять раз. Даже несмотря на то, что каждая микробная клетка по размеру составляет одну десятую от одной сотой человеческой клетки, вся наша микрофлора, по оценкам, составляет 1–2 % от общего веса нашего тела[586]. В то время как в человеческом теле содержится примерно двадцать пять тысяч генов с белковым кодом, считается, что в нашей микрофлоре их около 3,3 миллиона, и экспрессия каждого гена в теории может подвергаться влиянию того, что мы едим[587]. Более того, многие микроорганизмы сами производят вещества, которые дополняют наш рацион (например, некоторые кишечные бактерии могут вырабатывать витамин K). Количество вопросов без ответа просто поражает воображение.

Итак, может показаться странным, что я заканчиваю книгу о витаминах такими экзотическими терминами, как «фитохимикаты», «синергия», «пищевая геномика» и «микробиом», стоящими бесконечно далеко от моряков, страдавших от цинги, и заключенных, болевших пеллагрой. Но замените любое из этих современных понятий словом «витамины», и вы увидите, что ситуация, в которой мы находимся сегодня, удивительно схожа с той, в которой находились наши предшественники в начале XX века. Как и они, мы выявляем все новые пробелы в наших представлениях о питании. Как и они, мы узнаем о потенциальных опасностях нашей самонадеянности. И как и они, мы находимся на пороге новых открытий, которые покажут, как то, что мы едим, может влиять на наше здоровье.

Будь то попытки Элмера Макколлума определить, что за вещество, содержащееся в молоке, спасало его крыс, или эксперименты ученых с мышами агути, все это — различные эпизоды единого исторического процесса, каждый из которых представляет собой передовой рубеж в науке на определенный момент. Вполне вероятно, что, подобно тому как первые нутрициологи не могли даже подумать о существовании каких-то веществ (например, витаминов), которые сегодня мы воспринимаем как должное, лет через сто наши потомки будут удивляться нашему высокомерию и смеяться над нашей уверенностью, что мы все знаем о питании.

Но витамины в большей степени, чем другие компоненты пищи, не просто поучают или предостерегают. Они также говорят нам и о нас самих — о наших надеждах, страхах и отчаянной жажде контроля. Вместо того чтобы задавать вопросы, пусть они могут остаться без ответа (или посягнуть на нынешнее положение дел в пищевой промышленности), мы пассивно принимаем любые новые утверждения о здоровье или рекомендации, которые слышим. Кажется, будто мы сами хотим это делать: нас успокаивает мысль, что, даже если нас самих сфера питания сбивает с толку, есть кто-то, кому известна истина.

В результате мы продолжаем верить, что все, в чем содержатся витамины, полезно, несмотря на внутреннее осознание, что продавцы используют это убеждение, чтобы манипулировать нами. Мы не спрашиваем, откуда взялись синтетические витамины в определенных продуктах или почему наши пищевые ресурсы требуют использования такого количества технологий. Вместо этого мы разрешаем отнимать у нас способность мыслить рационально при помощи одного слова. И несмотря на тот факт, что очень многие люди принимают витамины в виде таблеток (и почти все ассоциируют слово «витамин» со здоровьем), почти никто из нас не остановится, чтобы поинтересоваться, почему — из тысяч веществ, содержащихся в пище, — мы чтим именно эти тринадцать, почему мы смотрим на них не только с признательностью, но и с чем-то, что часто напоминает религиозную веру.

Вот, возможно, самый главный вопрос о витаминах, который нуждается в прояснении. Я пришла к выводу, что ответ на него лежит в основе всех религий: это спасение от неопределенности. Мы ненавидим неизвестное, протестуем против него, поскольку оно заставляет нас чувствовать себя бессильными и парализованными. Так что мы даем имена веществам, считаем калории и классифицируем продукты, ищем советы на упаковках и в новостях, делаем все возможное, чтобы сохранить чувство контроля над нашими телами и нашим миром. В таких важнейших сферах, как здоровье, когда объяснения часто являются неполными, а гарантии невозможными, мы смягчаем испытываемый нами дискомфорт, находя то, во что можно верить и что дает нам ощущение безопасности. В случае с религией мы верим в Бога. А в случае с питанием у нас есть витамины.