Торлон. Война разгорается - Кирилл Шатилов

— Сколько тебе зим?

Он тронул пальцем ее губы, предполагая, что, если она ответит, это будет похоже на поцелуй.

— Не считала.

Она не отвернулась, но и поцелуя не получилось.

— Тринадцать? — предположил он со слов старухи, оттянул верхнюю губу и посмотрел на довольно ровные и тоже белые зубы.

— Тринадцать, — согласилась Пенни.

— Мы готовы, — сказал, приоткрыв дверь, один из братьев.

— Зайди-ка.

Сима был вынужден оставить связанную девочку в покое и выпрямился. Перед ним стоял Бриан, младший. Точная копия отца, снова промелькнуло в голове невольное сравнение. Только когда тому было зим двадцать пять или тридцать. Ростом, пожалуй, даже повыше будет и тоже не сутулится. Такого бы неплохо к себе притянуть, чтобы если что… Старшему-то уже хорошо за сорок, если не все пятьдесят. Такого не перевоспитать. Вот и сейчас он наверняка не хотел в избу возвращаться, где труп старухи, бывшей их соседки, лежит. Младшего послал.

— Мы тут с отцом твоим говорили, — начал Сима, продолжая присматриваться к статной фигуре Бриана. — Я, понимаешь ли, друзей своих разыскиваю. Может, думаю, они через вас ненароком проходили? Трое мужчин и две женщины. Не видал?

Парень неожиданно задумался. Сима сразу предположил, что тот кого-то видел, но сейчас решает, стоит ли поступать по примеру отца и все выкладывать этому странному незнакомцу. Бриан бросил взгляд на Пенни.

— Ну так видел?

— Четверых, — кивнул юный богатырь. — Или пятерых. Точно не скажу.

— И давно?

— Так, кажись, вчера видел. Где-то днем, наверное. Мы еще дрова кололи.

— Под дождем?

— Что «под дождем»?

— Дрова под дождем кололи?

— Нет, зачем под дождем? Под навесом. Пожалуй, что да.

— Что «да»?

— Пятеро их было.

— Понятно. Что говорили?

— А ничего не говорили. Мимо шли. Не здешние, видать. Я их не знаю. Ангус их окликнул, они поздоровались и дальше пошли.

— А отец твой что?

— А что отец? Он дрова не колет.

— Он их не узнал? — Сима чувствовал, что попал на простачка, и очень хотел выведать, не обманул ли его тауд.

— Может, и узнал бы, если бы видел. Я же говорю: мимо они прошли. Люди как люди.

— Вооруженные?

— Кажись, да. Вооруженные. А невооруженным кто ж к нам сюда забредет? Не заметил, но, наверное, вооруженные. А что надо-то?

— Да нет, ничего. Я одного человека разыскиваю…

— Нет, их точно пятеро было, не один, — нахмурился Бриан.

Сима мысленно махнул рукой. Такой соврать не соврет, но и — толку от него мало. Осмотрелся. Взять в избе было ровным счетом нечего. Старуха не шевелилась. Темная лужа вокруг ее головы больше не росла.

— Пожрать в дорогу захватили?

— Ангус собирает. Я пришел сказать…

— Ты уже сказал. Я понял. Поторопи отца, чтобы он мне ботинки притащил. — Сима заметил в окно торопливо приближающуюся фигуру. — Нет, не нужно. Лучше подними девчонку и перенеси в телегу.

В дверях отец и сын с голубоглазой ношей обменялись понимающими взглядами, укрывшимися от внимания Симы, который в это время размышлял над злосчастной кастрюлей, но так и не решился забрать ее с собой.

— Вот, примерьте. — Каур поставил на порог не слишком новые, но вполне сносные сапоги на деревянной подошве. — От жены остались. У нее нога большая была.

«Он хочет сказать, что заметил один из моих недостатков», — усмехнулся про себя Сима. Действительно, размеры некоторых частей его тела оставляли желать лучшего. К счастью, судить о других недостатках никто из мужчин не мог, потому что мыться в общественных местах Сима избегал, а женщины… те, кто видел, уже ничего никому не скажут.

Старик оказался прав: сапоги подошли.

— А носков не было?

— А ваши что, не высохли еще?

Он и забыл, что бросил их на печь сохнуть, когда вошел. Придирчиво потрогал. Нет, уже почти сухие. Вот что значит горячая печка!

Бриан вышел. Каур потоптался на пороге и тоже поспешил удалиться. Нет, слепо верить никому нельзя. Даже таудам.

Когда Сима наконец оказался на улице, перед крыльцом стояла все та же телега, запряженная все той же измученной, не успевшей отдохнуть лошадью. Ангус сидел на месте возницы и смотрел в сторону. Не может простить ему старуху. Надо намекнуть Кауру, чтобы поговорил с ним по-родственному. Недругов и без того хватает. Старик примостился рядом с сыном. Спиной к нему прислонилась Пенни, по-прежнему связанная. Сима забрался в телегу и сел напротив девочки, рядом с аппетитно попахивающим мешком. Бриан устроился рядом с ней и стал равнодушно смотреть на Симу.

— Ну, что стоим? Поехали. К ночи надо добраться.

— Доберемся, — заверил старик, кладя руку на плечо Ангуса. Тот встряхнул поводья, и лошадь понуро поплелась.

Если бы Сима удосужился оглянуться на уже выброшенную из памяти избу, он был бы немало удивлен, увидев в окне перепачканное кровью и искаженное ненавистью лицо убитой Радэллы…

Обитель надежды

Она брезгливо растерла по лбу и щекам остатки соевого соуса, который за время ее долгого лежания на полу, похоже, успел въесться в морщинистую кожу, и беззвучно прокричала вслед телеге скорбные проклятия.

В том, что ей удастся вызволить из плена доверчивую внучку, Радэлла совершенно не была уверена. Но ведь точно так же она не была уверена в том, что ей посчастливится избежать лютой смерти от собственного верного тесака, попавшего по ее неосмотрительности в руки Каура, который оказался таудом. Вернее, о том, что Каур был таудом, она знала давно, да только кто же мог предположить, что мерзкий человечек, которого она по доброте душевной согласилась подвезти, окажется тауд’айгеном, то есть повелителем таудов, которому Каур просто не мог не подчиниться. Хвала героям, что чужак не удосужился посмотреть, как выполняется его приказ. Тогда бы он заметил, как молниеносным движением руки Каур подхватил со стола и сунул ей чуть не расплескавшуюся чашку с соевым соусом, увидел, как она, потрясенная услышанным и происходящим, плашмя валится на пол, выплескивая перед собой содержимое спасительной посудины и судорожно соображая, нужно ли при этом кричать от боли. Крикнуть у нее не получилось. Не успела. К счастью, чашка не разбилась при падении, и она накрыла ее своим телом. Теперь предстояло самое трудное и страшное: не шевелиться, не дышать и надеяться на то, что подлец не захочет удостовериться в том, что она мертва. Потому что Каур не имел права заступаться за нее. Приказ тауд’айгена он выполнил настолько, насколько тауд’айген сам был в этом уверен. Если обнаружится подвох, Кауру несдобровать. Тем более он не мог поднять на всемогущего гостя руку и разом избавить их от этой напасти. Радэлла до конца не знала всех причин подобного поведения таудов, но, лежа лицом в пахучей луже собственной «крови», судорожно проигрывала в пока еще целой голове возможные варианты дальнейшего развития событий и понимала, что судьба ее полностью в руках изменчивого провидения.