В саду памяти - Иоанна Ольчак-Роникер

А тем временем в жизни Камиллы начался новый этап. Никто из медицинского персонала не был членом партии, а значит, руководство в больнице осуществлялось партийной ячейкой из пяти человек, в которую входили выполнявшие физическую работу «настоящие пролетарии», впрочем, они в основном пили, дела больницы не больно-то их трогали. Всеми верховодил бывший кавалерист-буденновец. Интеллигенцию он считал «вредным элементом» и называл контрреволюцией. Напившись, кричал с угрозами, что живо тут наведет порядок. Врачи поэтому очень обрадовались, узнав, что Камилла — член партии. Наконец-то хоть кто-то сможет на собрании всемогущей ячейки поднять волнующие их проблемы. Люди жаловались на маленькие зарплаты, самую низкую категорию продовольственных карточек для медперсонала, отсутствие лекарств и основных гигиенических средств.

На ближайшем же партийном собрании Камилла доложила о жалобах персонала и предложила отправить в соответствующее министерство в Москве делегацию, которая поставит власти в известность о трудном положении учреждения и попросит помочь. На следующий день в райком партии пришло донесение, что товарищ Канцевич открыто призывает персонал к бунту. Райком исключил ее из партии. Ее бы и из больницы выгнали, да Максу удалось спасти ее от неприятностей, пояснив, что она привыкла в капиталистической Польше защищать работников наемного труда. Ни о каком реформировании речь больше не шла.

В 1931 году Камилла перевелась на работу поближе, почти в 40 километрах от Москвы и в трех километрах от станции. Это был санаторий для нервнобольных в Голицыне. Собирая вещи, Янек снова заботливо положил в папку вместе с другими важными документами свидетельство об окончании гимназии. И снова оно было не востребовано. В рамках очередной реформы школьного образования в СССР все гимназии и общеобразовательные лицеи ликвидировались — звеном, соединявшим школу с высшим учебным заведением, стали техникумы: в их задачу входило готовить рабочих для работы на производстве, или, как тогда говорили, «проварить в заводском котле» будущую интеллигенцию. А потому, чтобы иметь в последующем возможность изучать историю, он поступил в техникум при известном автомобильном заводе АМО — позднее ЗИС и ЗИЛ. Там два года осваивал токарное дело.

Жил с матерью в Голицыне и оттуда ездил в Москву, в техникум. Полчаса до станции пешком, полтора ехать пригородным поездом, потом еще пятьдесят минут на трамвае. И на возвращение — те же три часа. Если Макс надолго уезжал, можно было ночевать в «Люксе». Учеба в техникуме была организована следующим образом: одна неделя — практика на заводе, другая — теоретические занятия по математике, химии, физике и марксизму-ленинизму. Постепенно он начинал забывать, что когда-то изучал древние — латынь и современные иностранные языки. Большинство из числа более чем тысячи учеников — из интеллигентных семей московской элиты. Как и ему, им хотелось учиться дальше, а значит, иди в такой вот техникум, который, впрочем, был на высоком уровне. Соблазняли не только хорошие заработки, но и карточки, а в условиях повсеместного недостатка такое было делом немаловажным.

В первый день занятий Янека вместе с группой новых приятелей ввели в огромное помещение. Всем велели занять места у станков, вставить в тиски кусок железа, в одну руку взять металлическое долото, в другую молоток и бить им по долоту до тех пор, пока железо не обретет требуемую форму. Одновременно с ними в зал вошли медсестры и разложили на виду у всех свои принадлежности: вату, йод, пластырь, бинты. Ударив изо всей силы себе по руке, вместо того чтобы бить по цели, он сообразил, зачем они тут находятся, — его кровоточащую рану быстро перевязали. Но когда с забинтованной рукой он подошел к мастеру и попросил освободить его, в ответ услышал приказ возвращаться на место. Пришлось подчиниться. На других этапах учебы были кузница, топка, раскаленное железо, которому с помощью молотка придавалась определенная форма. Боль от ожогов. И тут тоже весьма кстати оказывались медсестры. Лишь после этого допускали к токарным и шлифовальным станкам, на которых деталь обрабатывалась с точностью до сотни миллиметров.

Ему было пятнадцать. Он работал в три смены. По ночам впивался в шею ногтями, чтобы не заснуть за станком. Хорошо, что рабочие на фабрике относились к нему по-дружески. Да и мастера были порядочными людьми. Докучал лишь один из них: дрянной специалист, но активный партиец. Это ему Янек больше всего хотел доказать: пусть я и «слюнявый интеллигентик», а справляюсь со всем сам.

И в этой истории всплывает галстук С детства Янек придавал значение своей внешности, не случайно перед самым отходом поезда просил мою мать посмотреть, правильно ли завязан у него галстук По приезде в Москву Макс предоставил ему свой гардероб. Макс жил очень скромно, но одежду покупал за границей, его частые выезды за рубеж — конспиративно, с политическим заданием, в роли купца или банковского служащего, заставляли держать фасон. В нищих советских тряпках он был бы молниеносно раскрыт. И Янеку перепадали элегантные европейские костюмы, жилеты, галстуки. Однажды он доверительно сообщил своей подружке, что ему хотелось бы присоединиться к их комсомольской коммуне: жить всем вместе, в складчину, готовить еду, учиться и развлекаться. Подружка его огорошила: «Не обижайся, но ребята тебя не примут». — «Почему?» — «Ты — пижон». На современном языке это значило «чувак», «стиляга» — так называли в сталинские годы парней, одевавшихся в заграничные шмотки. В стране царил суровый пролетарский стиль. Партийные деятели, по примеру Сталина, носили военные шинели и кители или надевали черные русские рубахи — «косоворотки», застегивавшиеся под самую шею. В своих жилетах и галстуках с «гнилого Запада» Янек смахивал на «буржуя». Оставалось отказаться от костюмов. После этого его признали.

В 1933 году Янек закончил «металлический» техникум. Ему семнадцать. Он по-прежнему нацелен на изучение истории, для этого записался на Рабфак — приготовительный курс для рабочих, что оказалось не так-то просто сделать. Сюда принимали с четырехлетним стажем работы. А у Янека за плечами только два года техникума. Помог Генрик Лауэр, математик, который когда-то читал лекции в Цюрихе и знал Камиллу. Лауэр был коммунистом с тех давних пор. Но с 1929 года в России не скрывали откровенно неприязненного отношения к нему, связанному с группой большинства. Устраненный от политических дел, он работал в Госплане, и хоть влияния у него уже не было никакого, тут он еще что-то сделать мог. Через четыре года его арестуют и после страшного следствия расстреляют. Как и все руководство ПКП.