Эпицентр - Евгений Филенко

Кратов молчал, трудно соображая, как ему поступить.

— Меня зовут Шебранд, — продолжал тот — Не помнишь? Я тебя на себе тащил, да еще этот дедушка, Энграф. Да разве тебе вспомнить. Ты же себя тогда не помнил, где уж тебе меня запомнить. Постой, — вдруг насторожился он, — Ты же вроде бы лежать должен?

«Если он поднимет тревогу.»

— Или ты не Кратов? — засомневался Шебранд. — Может быть, ты — Сидящий Бык? Или ты не Сидящий Бык?

— Разумеется, я — Сидящий Бык, — убрав из голоса все оттенки, раздельно проговорил Кратов. — Неужели нас можно спутать?

— То есть, еще и как можно, — сконфузился Шебранд, — ты извини меня, очень уж вы похожи. Может быть, тебе неприятно… Я-то думал, ты — Кратов. Ну, а коли ты Сидящий Бык, тогда извини…

Кратов холодно кивнул и целеустремленно пошагал в направлении тамбура. Ему казалось, что Шебранд продолжает глядеть вслед, и он прилагал неимоверные усилия, чтобы не обернуться. Если он — Сидящий Бык, то с какой стати ему оборачиваться?.. Но за спиной лязгнула другая дверь — должно быть, Шебранд позабыл о нем и ушел по своим делам.

«Повезло… Повезет ли дальше? И вообще — надо бы шевелиться проворнее. Допустим, Шебранд между прочим обронит в разговоре: встретил, мол, Сидящего Быка, а принял за Кратова, похожи — спасу нет!.. И тут Лерман подскочит на месте, как ужаленный: что значит — встретил, когда они оба спят в одной каюте?!»

До самого тамбура ему никто не попадался. Но проникнуть в гермозону со скафандрами он не смог — не знал кода. «Вернуться, разыскать Шебранда? Мол, извини, дружище — я ваш код подзабыл, память у нас, людей-2, нетвердая… Кратов с досадой стукнул кулаком по замку. — Или шут с ним, со скафандром? Как там, снаружи — улеглась эта лютая пурга? Отступать мне, собственно, уже некуда…»

— Закрыть переходник, — скомандовал он автоматам. — Открыть люк.

— Вы без скафандра, — забубнил динамик. — Наденьте скафандр. Наденьте…

— Выполнять! — рявкнул Кратов.

Диафрагма люка бесшумно разошлась, и холодный воздух Церуса I весело, напористо ворвался в тамбур, нырнул Кратову за шиворот, походя прихватил болезненно занывшие ноги… «Ничего, звездоход! Где наша не пропадала? А везде пропадала. Да не пропала… Перебежками — да прорвемся…»

— Чудушко! — позвал Кратов. — Ко мне, Китенок! Темная туша биотехна, перекрыв на миг унылый предзакатный свет, рухнула в сугробы.

— Летим отсюда, — сказал Чудо-Юдо-Рыба-Кит. — Здесь плохо. По ночам мороз. А я уже отдохнул. Мы же куда-то летели с тобой…

— Изворчался, — с нежностью произнес Кратов. — Холодно ему! Абсолютный нуль ему нипочем, а на Церусе он замерз. Не хнычь, скоро улетим. Далеко-далеко! Только вот одно дельце сработаем.

— Садись, — пригласил Чудо-Юдо. — Поскорее. А то простудишься.

Кратов нырнул прямо из тамбура в придвинувшуюся почти встык родную, уютную кабину. Первым долгом он извлек на свет фогратор, проверил батареи.

— Набери высоту, — приказал он. — И малым ходом — вдоль леса…

12

То, что происходило на Совете ксенологов, уже слабо напоминало неторопливую, слегка чопорную игру в вопросы-ответы, с которой начиналось обсуждение. Реплики, процеженные через едва поспевающие за ними лингвары, чтобы привести их к доступному для понимания собеседников виду, — сыпались со всех сторон. И когитр-секретарь чудом ухитрялся ввинчиваться со своими комментариями в микроскопические паузы, вызванные необходимостью синхронизации восприятия дискуссии всеми ее участниками. Ведь каждый из них не только говорил на своем языке, но и жил в собственном времени… Всеобщее одобрение в виде плотного узора из голубых огней вспыхивало все реже, гораздо охотнее мнения дробились. По долгу инициатора обсуждения Григорий Матвеевич старался увидеть каждого выступающего, крутил головой, как угорелый. И к исходу третьего часа почувствовал, что у него отнимается шея.

— Я знаю не только нашу мифологию, — медленно, с расстановкой излагал гуманоид-згунна из системы Альгораб VIII. Лицо его, с гигантским носом и высоким впалым лбом, напоминало статую с острова Пасхи, и Энграфу отчего-то чудились пренебрежительные нотки в лишенном обертонов синтезированном голосе лингвара. — Я знаю мифологию землян и многих других рас. Как вышло, что практически повсеместно существует миф о божественной каре? Боги, желая наказать, отнимают разум. Кто мы — боги, чтобы своей властью отнимать разум у разумных, даже если он оказался для них непосильной ношей? И за что мы хотим наказать несчастных обитателей Церуса I?

— И есть ли у нас право наказывать их, и вообще кого-либо в нашей Галактике? — подхватили его мысль в другом секторе. Григорий Матвеевич живо повернулся. Кто там у нас любитель кидать реплики с мест?.. Конечно же, нкианх, и вполне знакомый. Доктор Аурзогбэт Триста Двадцать Восьмой. Косит хитрющими своими глазами и, кажется, даже улыбается безгубым ртом.

— Так может быть, у нас вообще нет никаких прав?! — запротестовали ветроносцы из газовой системы Росс 154. Ажурные купола их переливались всеми оттенками багрового и трепетали. Зрелище было завораживающее… «Но любоваться мы будем в другой раз», — остановил себя Энграф. — Оказаться от всякой деятельности, разогнать астрархов и гилургов, свернуть работы по формированию пангалактической культуры… А ведь именно нашей активности мы обязаны тем, что сейчас можем видеть, слышать и понимать друг друга!

— Коллега несколько утрирует… — обронил згунна.

«Коллеги! — мысленно возопил Григорий Матвеевич. — Именно коллеги! Ветроносцы в Совете представлены профессионально-ориентированной колонией, так что уж будьте любезны!..»

— Отнюдь, — спокойно откликнулась колония. — Просто нам вспомнился другой расхожий миф, послуживший источником для целых философских течений. Тоже из божественного спектра: можно обрести абсолютное могущество, но нельзя пускать его в ход, если хотя бы одному живому существу во вселенной оно будет обращено во вред. К счастью, мы еще не достигли абсолюта и можем направлять наши совместные усилия на благо как всей Галактики, так и отдельных ее частиц, вроде планеты Церус I…

— Да и что такое разум? — поддержал закованный в черную броню, клешнястый и пучеглазый габхэйд, обитатель заболоченных, почти что жидких планет тройной звезды Талифа. Григорий Матвеевич тотчас же вспомнил, что бывавший там Бурцев по возвращении сказал, скорчив унылую физиономию: «Молочные реки, кисельные берега. Причем буквально и повсеместно». И толком не смог объяснить, как габхэйды обходятся со своей архисложной, тончайшей техникой руками без пальцев. — Почему мы так трепетно, благоговейно к нему относимся? Разве это не объективный естественный процесс, обусловленный вполне формализуемыми химическими и физическими реакциями в наших мыслительных аппаратах? Кстати, довольно тривиально моделируемый. Нагляден в этом отношении пример человечества, гостеприимных организаторов нынешнего Совета. Они научились создавать своих людей-2, полностью и даже с некоторыми усовершенствованиями воспроизводящих образ и подобие своих прародителей, прежде чем управлять звездными процессами. Что легче: погасить звезду или создать себе подобное?