Отдел странных явлений: Тайны Черной Земли - А. Котенко

Лабораторные условия вполне подходят для создания гумункула с чужеродной душой, — заключил программист. Окон нет, никто не подсмотрит, дверь только одна, и та надежно охраняется, да и реактивов предостаточно, какая шикарная домашняя лаборатория. Одно было жалко программисту — не разбирался он в кодировке, названной им с легкой руки 'Кеметской 1335 BC': глаза, руки, ноги, птицы, волны и многое другое казались ему просто набором картинок.

Иван только знал, что ищет улику. И ищущий всегда что-нибудь да найдет. Нет, то оказалась совсем не баночка с гремучей смесью. Зачем методом ненаучного тыка перебирать целый шкаф заготовок, если с одинаковой долей вероятности оттуда можно утащить и слабительное, и приворотное, и сильнейший яд. И в разбросанных папирусах Ваня разбираться не стал. Потому что примененное в тайном ритуале должно было храниться под семью печатями. В закрытом сундуке.

Ловко сковырнув восковую печать, программист заглянул в ларец. И увидел там… то, что искал, замечательнейшую улику: рулончик туалетной бумаги, исписанный черным фломастером. Нет, Ваня не мог ошибиться. Под печатью в доме жреца хранился именно рулон серой туалетной бумаги из Набережных Челнов. Судя по упаковке, в которую замотали сверток, 1994 года выпуска.

— Занятно, — протянул Дураков, разворачивая сверток, пестрящий мелкими иероглифами.

Сначала писали неумело, с множеством жирных точек, а к концу свитка научились. Получается, тот, кто составил этот манускрипт, учился пользоваться фломастером в режиме реального времени! Это значит, что либо Эйе, либо его дочь, либо кто-то еще умудрился проникнуть в Россию 20 века, за тринадцать лет до похищения Иры, написать вот это и каким-то чудом передать обратно в древность. Фантастика, от которой легко сойти с ума.

Ваня запрятал улику в карман брюк, растопил заднюю сторону восковой печати зажигалкой и приклеил ее туда, где она была до вскрытия. Оставалось только убраться прочь с места преступления и расшифровать послание из будущего. Но тут в коридоре раздались голоса Эйе и Менпехтира. Они стояли у самого входа в кабинет и о чем-то спорили со слугой.

Словно кошка, Ваня пробрался в гостиную и спрятался за шторой. Ему несказанно повезло, потому что жрец решил войти вместе с гостем и стражником. Стоило им закрыться в кабинете, как программист выскользнул из комнаты и был таков. Только глотнув противно-теплого пива в пекарне не площади Астерикса и Обеликса, парень почувствовал себя в безопасности. Хоть раз его не схватили.

— Я слышала, любимый брат, — сказала Анхесенпаамон мужу, когда они стояли на балконе, любуясь утренним пейзажем и просыпающимся городом, — что ночью во дворце опять искали убийцу.

А на лице царицы был больше, чем страх. На ее черные выразительные глаза навернулись слезы. Девушка крепко обняла мужа за талию и прижалась головой к его груди. Он положил ей свободную от трости руку на плечо.

— Да успокойся ты, никто тебя не убьет и твоих сестер не тронет.

Она подняла заплаканное лицо и жалобно посмотрела мужу в глаза. Такой уверенности и непреклонности она еще ни разу не видела в его взгляде. Даже когда вся семья уезжала из Ахетатона, и Тутанхамон заключил договор то ли с хеттами, то ли с ассирийцами насчет полуострова, он не был таким. А сейчас, когда неизвестная опасность нависла над дворцом, а кто-то насылал проклятья на членов царской семьи, он был спокойнее мертвеца.

— Правда?

— Обещаю, да будут боги свидетелями моих слов! Иван из России поможет мне найти убийцу.

Он прижал жену к груди так крепко, что у нее замерло дыхание. Трость упала на пол. Анхесенпаамон смотрела в сторону, туда, где открывался вид на сады и город. Муж наклонил голову и поцеловал ее в лоб.

— Ты меня не любишь, Тутанхамон, иначе бы в губы целовал, — грустно сказала она.

Да, фараон не любил свою супругу. Его женили на ней детстве, а порешили, что Анхесенпаамон — его единственная и неповторимая суженая, и того раньше, в день его появления на свет. Когда они соединили судьбы узами брака, ему только исполнилось двенадцать. Это случилось накануне коронации. Она старше его на два года, в детстве эта разница очень сильно ощущалась. Было время, когда не он, а она наклоняла голову, чтобы поцеловать любимого брата. Но дети вырастают: сейчас, когда ему уже восемнадцать, а ей — двадцать, разница эта не ощущается, они уже взрослые люди. Но тогда-то, тогда… Несмотря на священные узы брака, 'друзья по песочнице' такими и оставались, пока не выросли. Потом у них вышло что-то вроде 'стерпится-слюбится', но все равно, стерпевшееся никогда не может стать великим чувством, ради которого горы свернешь или жизнь опасности подвергнешь. Он твой муж, а она — твоя жена, то, с чем приходится мириться. Вам нужны дети? Пожалуйста. Но не больше. Но не лучше. Все это длится недолго, пока…

— Я… — начал Тутанхамон, — я люблю маму, так?

Анхесенпаамон кивнула, а он продолжал:

— А еще я люблю четырех сестренок, пятая умерла, а шестая пропала после смерти мужа, так?

— Но я, — надув губы от обиды, буркнула царица, — я же твоя жена!

— Я люблю тебя, сестренка, — прошептал он.

Он любил… свою сестру, да-да, свою сводную сестру, дочь Нефертити и отца, но жена Анхесенпаамон — вот что было совсем несуразным, не из этой жизни. Да, у жены родилось от него две дочери. Но в том-то и дело, что только родилось. Прошедшее — уже кануло в лету, ему никогда не стать настоящим и будущим. Их дети умерли от наследственных болезней, не прожив и десяти дней. И что же связывало Тутанхамона и Анхесенпаамон как мужа и жену? Так и напрашивалось это ужасное слово — 'прошлое'. Тяжелое, полное как радостей, так и трагедий прошлое. То, что было, ушло, и его уже никогда не возвратить.

— Я хочу жениться на девушке, которую люблю, сестренка, — тихо сказал он, — нет, ты не хуже её, ты в чем-то даже лучше. Ты просто другая, Анхесенпаамон. Помнишь, шесть лет назад мы договорились…

— Да, ты обещал привести любимую жену. Я не думала, что это будет так… больно, — в голосе девушки, кроме трагизма, ничего больше не ощущалось. — Ты променял меня на нее. Как когда-то наш отец променял мою маму на твою.

— Ты не поняла, — покачал головой он, — нет никого лучше любимой сестры Анхесенпаамон, но сестра может быть только сестрой.

В глазах у девушки было тотальное непонимание. Только что-то в ее груди успокаивало душу, говорило: 'Так лучше, так надо…

Она разжала руки. Ей больше не хотелось обнимать его. И больше она не хотела говорить с ним о любви, о братьях и сестрах. Она отошла от Тутанхамона и резко сказала:

— Я надеюсь, что ты меня любишь…