Звезды нового неба - Илья Шумей

Нервозность нарастала и к тому моменту, когда скафандр, наконец, доставили, она достигла своего пика. При появлении моего потрепанного «костюма» зал возбужденно загудел, словно к ним явилась какая-то знаменитость, готовая сообщить нечто важное. Что, в общем-то, было не так уж и далеко от истины.

Мой «Дельфин» представлял собой печальное зрелище. С разбитым стеклом, на месте которого торчали неровные осколки, напоминающие челюсти престарелой акулы, местами забрызганный кровью (Малгера, я полагаю), с болтающимся на поясе бесформенным огрызком, оставшимся от лебедки, потрепанный и помятый – сразу было видно, что ему здорово досталось. Да и тому, кто был внутри, тоже. Быстрая проверка показала, что все его электронные системы, все же, функционируют вполне исправно. Что и неудивительно, ведь этот скафандр подготовили мне для первого визита к никарам. В нем все было сделано по высшему разряду и с максимальной степенью надежности.

Кроме того, в нем имелись и кое-какие системы, отсутствующие на стандартных моделях. В том числе аудиорекордер, своеобразный «черный ящик», записывающий все ведущиеся переговоры. Этот маленький соглядатай размещался так, что, не зная о его существовании, заподозрить что-либо было невозможно. И если даже никары осматривали мой костюм, они не должны были найти рекордер.

Несколькими несложными манипуляциями я подключил его к имевшейся в зале системе трансляции и задумался. Запись автоматически включалась в момент герметизации скафандра и останавливалась, когда я его снимал. Вот только я не имел ни малейшего понятия, сколько именно пребывал без сознания, пока меня не подобрали. Возможно, проще будет, если я стану просматривать последний файл не с конца, а с начала.

Так, посмотрим, экскурсия у нас с Кубертом обычно длилась около трех часов, плюс где-то час на выход. Хорошо, попробуем с отметки 4:00.

«…которые фокусируют излучение в заданной плоскости, – разнесся по залу хрипловатый голос Куберта, – они устанавливаются через каждые пятьсот метров и…»

Так, понятно, лекция в самом разгаре. Сейчас он закончит с объяснениями про вторичные излучатели, и наш транспортер двинется дальше к четвертому узлу. Можно перескочить вперед еще минут на двадцать.

«…у меня дозиметр немного повышенный уровень показывает. Быть может тут утечка какая или еще что, я хотел бы осмотреться, пока есть такая возможность. Чтобы потом лишний раз не выходить.

– Давайте.

– Ты один управишься?

– Не вопрос».

Уже ближе, ближе. Тут я маюсь со своими подопечными, потом отправляюсь искать Куберта, потом… Так, промотаем еще немного.

Возясь с рекордером, я буквально спиной ощущал воцарившееся в зале напряжение. Оно выражалось в полнейшей тишине, от которой почти звенело в ушах. Ни тебе перешептываний, ни шуршания, никто даже не кашлянул за все это время.

Я снова включил воспроизведение, но в ответ послышался только какой – то прерывистый шум и еще басовитое, нарастающее гудение. Хм, куда это я попал?

«– Олег! Олег! – пронзительный голос Аннэйва явился ответом на мой вопрос, – что там у вас происходит!? Куда вы рванули?!

– Кажется, мы едем к пятому Узлу».

Ага, понятно, это я дышу так, а гудит разгоняющийся транспортер. Значит, мы почти на месте. Разгон длится чуть больше минуты, и именно здесь было сказано все самое интересное. Ну-ка:

«…он же разнесет все „Ожерелье“!

– Именно! Поиграли в богов, и хватит! – голос Малгера звучал немного гулко, словно он говорил с дальнего конца длинной трубы, но оставался прекрасно различимым и узнаваемым. Я даже не услышал, а, скорее, почувствовал, как люди у меня за спиной сделали дружный потрясенный вдох.

– Но… но… но зачем!? Ради чего!?

– Ради того, чтобы выжечь дотла всю вашу грязь, которой нет места в новом мире! Всю вашу лживость, алчность, ваш вопиющий эгоизм, ради удовлетворения которого вы готовы бесконечно убивать и грабить, грабить и убивать!

– И кто здесь, спрашивается, возомнил себя богом? Почему ты решил, что имеешь единоличное право распоряжаться миллиардами жизней!?

– Я ничего не решал, я только хочу убедиться, что высшая воля будет исполнена как должно.

– Высшая воля!? – послышался глухой удар и стук наших шлемов друг о друга, – ты что, совсем сбрендил!?

– А ты думаешь, что все случившееся – лишь случайная череда событий? Черта с два! Ваш мир погряз в грехах и должен быть сожжен как Содом и Гоморра. Вы – грязь под ногтями Всевышнего, оставшаяся там после сотворения Адама. В новом мире вам нет места.

– В „новом мире“? А ты вроде как Моисей, ведущий свой народ к светлому будущему, да? Будущему, построенному на смерти целой планеты?

– Двигаясь вперед, всегда приходится чем-то жертвовать. Ничего, как– нибудь переживем».

Дядя Оскар издал какой-то каркающий звук и закатил глаза. Доктор Косс и еще несколько человек бросились к нему, и я остановил запись, поскольку внимание публики переключилось на старика. Как по команде, все вдруг загалдели, закричали, кто во что горазд, посрывавшись со своих мест и устроив жуткий кавардак. Люди размахивали руками, что-то друг другу доказывая, метались взад– вперед, и при этом никто из них не обращал на меня ни малейшего внимания.

Воспользовавшись моментом, я сгреб в охапку свой многострадальный «Дельфин» и покинул зал через тот самый служебный вход, где ожидал аудиенции в прошлый раз. И мне кажется, что моего исчезновения никто даже не заметил.

Утром следующего дня я, вместе с бригадой специалистов, сидел в транспортном челноке, направляющемся на «Ожерелье». Никары не стали раздувать лишний шум вокруг инцидента и просто объявили, что возобновляют все работы в полном объеме. И объявили они это, кстати, связавшись непосредственно с Луцким. Они без каких-либо предварительных условий согласились на прямые контакты с нашим, земным руководством проекта, дабы минимизировать «бюрократические проволочки». Хотя, по-моему, такое решение было принято, чтобы избавиться от моего посредничества.

Все, что давеча наговорил Гобен, было, в конечном итоге, дезавуировано, но вот его заявление о том, что я теперь – персона нон грата на «Ньютоне», по-видимому, все же оставалось в силе. С точки зрения никаров, я, вне зависимости от обстоятельств, являлся убийцей Малгера, и хоть у них язык не поворачивался высказать мне это в лицо, их поступки были достаточно красноречивы.

Меня депортировали. Никто ничего у меня не спрашивал, от меня ничего не требовали. Просто усадили в первый же отбывающий к Земле челнок, и дело с концом.

Позже я узнал, что ход того заседания транслировался на всю станцию, и свидетелями моей сольной арии стали несколько тысяч человек. Понятно, что после такого унижения на политической карьере Карла Гобена можно было ставить крест, так что и я сумел подпортить себе карму, нажив еще одного врага. Но куда больше беспокойства у меня вызывало состояние дяди Оскара, которого я так и не видел с того момента, как его унесли врачи. Судя по тем обрывочным репликам, что мне удалось подслушать, он был совсем плох, и своим ходом из реанимационной палаты, куда его поместили, он уже вряд ли выйдет. И перспектива оказаться невольным убийцей еще одного человека висела на моей душе тяжеленной глыбой. Дядя Оскар всегда был исключительно добр ко мне, а я вот так вот его отблагодарил…

Конечно же, можно было сказать, что во всем виноват в первую очередь Малгер, а во вторую – Гобен, устроивший тот откровенно провокационный спектакль и вынудивший меня на жесткие ответные меры, но легче от этого не становилось.

Самих никаров, надо сказать, мне тоже было жалко, ведь из самих раздирали крайне противоречивые чувства. Я мог быть в их глазах злодеем и убийцей, но это нисколько не умаляло того чувства вины, которое они испытывали перед землянами, и которое проецировалось на меня, как их единственного представителя. Один из их соотечественников, тот, кого многие считали идеалом, попытался убить, уничтожить население целой планеты, и чувство ответственности за его преступление легло на них всех. А я, низвергнувший их идола, маячил теперь у них перед глазами как живое напоминание.

Когда двадцать тысяч человек маются угрызениями совести перед одним малолетним раздолбаем, это, знаете ли, несколько ненормально. В другое время и в другом месте я бы, возможно, счел сложившуюся ситуацию в чем-то даже комичной и забавной, но только не сейчас. Вполне взрослые люди, столкнувшись со мной в коридоре, поспешно отступали в сторону и отводили взгляд. А вздумай я врезать им по физиономии, они, скорее всего, в ответ покорно подставили бы другую щеку, словно я имел на то полное право. И такое их поведение, знаете ли, здорово искушало.