Бусы из плодов шиповника - Владимир Павлович Максимов

Бурые ягоды черемухи, рясными гроздьями отяжелявшие ветки, уже стали чернеть с того бока, которым глядели на солнышко. Ветерок раскачивал черемуху, ветка которой лениво скребла по стеклу, словно коготь хищной птицы, издавая при этом протяжный пронзительный звук.

Парень вспомнил, как скрип этой ветки почему-то очень смешил их с напарником на исходе весны, когда стоял «черемуховый холод» и куст этот был тогда весь такой белый!.. Словно черемуха одела пышный свадебный наряд с фатой. Они парились в только что отстроенной ими бане и радовались не только этому скрипу, но и ровному гудению горящих в печи стружек, и треску смолистых поленьев, и свежему запаху струганых досок, и тому, что баня так хорошо держит пар!..

День был тогда пасмурный, серый, с мелкой-мелкой сеткой позднего и нудного дождя. А в бане было тихо, светло, тепло, сухо, как-то очень торжественно и уютно.

В слегка приоткрытую дверь предбанника, где они отдыхали после третьего захода, вместе с сырым воздухом проникал и радостный, ядреный, вкусный запах черемухи, ветвь которой вся в праздничной белой кружевной пене лепестков, жалобно пища, скользила по мокрому стеклу то вверх, то вниз…

Они пили – это было во второй раз с начала их совместной работы – какую-то очень крепкую и горькую настойку, привезенную напарником накануне из дома. (Он жил неподалеку от турбазы в соседней деревне со странным названием Свищи.) Пили «под скрип», называя друг друга сопарниками, и это название ужасно почему-то веселило их.

И как-то так получалось, что, когда они ухарски ударяли толстенным днищем стопок о добротно сработанный ими же самими из прочных досок стол, жалобный звук скользящей по стеклу ветки умолкал.

– Ишь, как жалится, – смеялся Павел. (Он был много старше Василия и опытнее его в делах строительных.) – Как жена пишшыт: «Не пей!», «Не пей…» А мы так вот еще по одной вдарим!

Он разливал в стопки самодельную настойку – «на семи травах настоянную!» – и они, чокнувшись и едва сдерживая смех, ждали начала следующего скрипа…

Первый раз они пили эту настойку, когда только подрядились в начале мая пошабашить лето на этой базе отдыха и обмывали положенный ими первый венец этой бани. Василий вспомнил, как он еще тогда второпях ширкнул себе по пальцу ножовкой и капли крови из зажатой раны, словно красные смородинины просачивались меж пальцев и, падая на листья «мать-и-мачехи», разлетались размельченными рубиновыми каплями от упругого удара, а лист, по которому стекали капли крови, начинал покачиваться.

Палец, замотанный листьями подорожника и не очень чистым бинтом, который Павел нашел в своем инструментальном ящике, потом еще сильно ныл, когда они уселись выпить прямо на бревнах нижнего венца и закусывая молодой редиской…

В третий раз эту же самую настойку Василий пил уже на поминках в соседней деревушке в середине лета…

«Вот и осень… – на сей раз без горечи подумал парень. – На турбазе уже почти никого не осталось… Летний сезон закрыт…»

Шишка прошуршала по бурой, зеленой и желтой листве черемухи, подобно змейке проскользнувшей в траве.

«Так и лето прошуршало, промелькнуло, отзвенело… Будто бы и не было его. И ничего от него не осталось… Неужели совсем ничего?.. Нет, почему же. Шрам вот на пальце, как белая нитка, так с весны и остался… И теперь эта метка об еще одном лете, наверное, на всю жизнь…»

На турбазе неожиданно врубили музыку, и, усиленная громкоговорителем, она поплыла вдоль залива, закачалась над вершинами сосен:

Скоро осень…

За окнами август…

От дождя потемнели кусты, —

пел приятный и грустный женский голос.

И я знаю, что я тебе нравлюсь,

Как когда-то мне нравился ты…

Отчего же тоска меня гложет?

Отчего мне так грустно с тобой?

Разве в августе сбыться не может,

Что сбывается ранней весной?..

Что сбывается ранней весной.

Музыка так же внезапно исчезла, как и возникла.

Василий достал из пачки «Беломора», лежащей на крыльце, папироску. Чиркнул спичкой. Закурил. Легкий синеватый дымок пригнулся невесомой струйкой к земле… «Не подстыть бы. Докурю и пойду в парную. Погреюсь еще малость». Новое летучее облачко дыма с каким-то даже сиреневым оттенком вновь устремилось к пожухшей уже траве…

Синь… Сень лесов… Осень…

И дверь для нее – уже настежь!

«Я отомщу!»

Жизнь сложна и не выстраивается в сюжет…

Хотя исключения все же случаются…

Своим повествованием, которое собрано, как бы «сшито», из совершенно разнородных и никоим образом не связанных между собой «кусков», я попытаюсь продемонстрировать такое исключение. То есть попробую лишь подтвердить ту мысль, что Единый Замысел того, что мы называем: «Наша жизнь», пожалуй, все же существует. Но исходит он, увы, не от нас.

Честно говоря, меня и самого смущает такой вывод, поскольку никакими научными методами он подтвержден быть не может. Но ведь и задача литературы – не научная, иная. А именно: дать человеку такие знания, которые никакая наука ему обеспечить не может. Вот это-то я и попытаюсь сделать, покушаясь на Некую Тайну – словом. Хотя и точно знаю, что: «Мысль изреченная – есть ложь».

Однако тайна потому и тайна, что она влечет к себе без всяких объяснений.

Так же необъяснимо тянул к себе капитана Ахаву белый кит – Моби Дик…

Хотя и получилось в конце концов, что не Ахава, который искал встречи с ним, настиг его в неведомых морях, а Белый кит встретил капитана на своем пути.

И в данном случае мне, как и капитану Ахаве, никто помочь не может. Поскольку как человек, стремящийся к своей заветной цели, так и человек пишущий (я отнюдь не дерзаю примерить на себя высокое слово: «Писатель!») всегда одинок. Ведь он встраивает в жизнь некий свой замысел и опыт.

Итак, для начала, два никоим образом (ни во времени, ни в пространстве, ни сюжетно) не связанных между собой осколка жизни.

* * *

Август, 1990 г.

На веранде дома, обращенной к заливу, прекрасным августовским днем, когда в чуть-чуть прохладном, легком, еле ощутимом ветерке уже угадывается что-то осеннее, хотя послеобеденное щедрое солнце еще по-летнему настойчиво, я полулежал в кресле-качалке, читая своего любимого Гоголя: «…ибо для человека нет большей муки, как хотеть отомстить и не мочь отомстить».

– Папа! – вырвал меня из реальной нереальности «Страшной мести» счастливый, звонкий голос сынишки. – Я теперь могу числиться