Социально-политическая психология - Герман Дилигенский

Впрочем, для объяснения этой черты не всегда нужно обращаться к детским годам. Участие в борьбе за политическую власть нередко бывает результатом неудовлетворенного самолюбия вполне взрослых людей, отсутствия успеха и низкого профессионального статуса в первоначальной сфере деятельности. Такими людьми в значительной мере наполнялась партноменклатура КПСС, а в годы перестройки в политику хлынули профессора и доценты, научные работники и инженеры, не сумевшие по тем или иным причинам получить признание и выйти на первые места в своей области.

Конечно, среди них были люди с различными мотивами, но та легкость, с которой впоследствии многие из них меняли свои политические позиции, показывает, что чисто «статусная» карьерная потребность была достаточно типичной для этого поколения российских политиков.

Конкретные исследования да и тот же здравый смысл показывают, что властолюбие или карьеризм далеко не всегда являются единственными или главными движущими силами вхождения человека в политику и его дальнейшей деятельности в данной сфере. Политики, воплощающие подобную мотивацию, так сказать, в «чистом», законченном виде, обычно легко распознаются общественным мнением (или хотя бы наиболее проницательной его частью) и как бы выделяются им в особую категорию. Ибо таких деятелей отличают явные черты поведения: цинизм, вероломство, неразборчивость в средствах, жестокость. В политологии и политической психологии их относят к макиавеллическому типу лидеров (по имени флорентийца Николо Макиавелли, рекомендовавшего в XVI в. именно такую линию поведения современным ему властителям).

Современные американские исследователи разработали коэффициент измерения уровня макиавеллизма, основанный на таких показателях, как слабая роль эмоций в межличностных отношениях, пренебрежение конвенциональной моралью, отсутствие идеологических убеждений, наслаждение, получаемое от манипулирования другими людьми.

Наиболее благоприятными для проявления макиавеллизма считаются ситуации, в которых политик обладает относительной свободой действий в определенной сфере, например, если он возглавляет ведомство, обладающее относительно высоким уровнем автономности в государственном аппарате. Именно таким, по мнению некоторых американских исследователей, было положение Г. Киссинджера в администрации Никсона, что и позволило расцвести пышным цветом макиавеллическим чертам этого деятеля[173].

За пределами американского контекста ситуации, благоприятные макиавеллизму, легко обнаружить в условиях тиранических, абсолютистских и тоталитарных режимов. А также в обстановке крупных революционных катаклизмов, когда разрушены старые и еще не возникли новые «нормы–рамки» политической деятельности. Генри Киссинджер выглядит богобоязненным монахом по сравнению с такими отечественными воплощениями макиавеллизма, как Сталин, Берия или Андропов. Именно специфика и ограниченность исторических (или административно–управленческих) условий, в которых проявляются деятели макиавеллического типа, показывают, что гипертрофированное властолюбие не может рассматриваться как единственно возможная мотивация лидерства.

С этой точки зрения особый интерес представляют мотивы революционных лидеров. Эта проблема кажется достаточно сложной. С одной стороны, обстановка революционного подполья, жесткой дисциплины и конспирации создает предпосылки «вождизма» и революционного макиавеллизма (по принципу «цель оправдывает средства»), воплотившегося в русской истории в феномене нечаевщины и разоблаченного в «Бесах» Достоевского. С другой стороны, невозможно отрицать, что для многих революционных лидеров исходным мотивом их деятельности были бескорыстные мотивы борьбы за свободу и народное благо, которые в России утвердились в культуре и ценностных ориентациях разночинной интеллигенции. Исследователи, принадлежащие к психоаналитическому направлению, склонны видеть в таких мотивах лишь рационализацию личных неосознанных страстей, но это трудно доказать в каждом конкретном индивидуальном случае. В то же время очевидно, что наиболее революционные течения — и прежде всего большевизм — по мере своего становления, развития и особенно приобщения к борьбе за власть и ее осуществлению неизбежно порождали макиавеллический тип лидерства.

Ленин, по свидетельству знавших его людей, был чрезвычайно авторитарным, властолюбивым человеком не только в политике, но и в быту, однако трудно доказать, что только стремление к власти заставило юного Владимира Ульянова засесть за труды Маркса и детально исследовать развитие капитализма в России. Читая «Тюремные тетради» Антонио Грамши, проведшего многие годы жизни и погибшего в фашистских застенках, невозможно поверить, что к напряженному интеллектуальному творчеству, к поиску новых ответов на проблемы теории и практики революции его побуждала хотя бы и неосознанная страсть к власти.

Возможно, у многих революционных лидеров потребность во власти развивается и укрепляется не с раннего детства, а под влиянием тех лидерских ролей, которые они приобретают в революционном движении. Реальная власть, сначала над ближайшими сторонниками, а потом и над более широкой массой, превращается у них в способ самовыявления и самоутверждения, в потребность и устойчивую установку. Такая динамика в общем не противоречит современным научным представлениям о мотивации.

Важно иметь в виду, что политика — далеко не единственная и даже не самая благоприятная сфера для удовлетворения потребности во власти. В демократическом «рыночном» обществе власть промышленного и финансового магната или менеджера крупной компании во многом не уступает, а по показателю устойчивости превосходит власть политического лидера. Люди, посвятившие себя политике, прекрасно знают, что лишь немногие из них достигнут верхних этажей политического здания, где индивид (президент, премьер, министр, партийный лидер, губернатор) является носителем реальной власти; даже члены высших законодательных органов обладают лишь властью коллективной, вряд ли способной удовлетворить сильное личное властолюбие. Кстати, эмпирические исследования, проводимые среди западных законодателей, не обнаруживают у них подобной мотивации. Все это подтверждает многообразие и сложность мотивации политиков вообще и политических лидеров в частности.

Иерархия мотивов

Это многообразие констатируется и в современных концепциях психологии лидерства. Так, кроме потребности во власти и в компенсации неосознанного психического дискомфорта в качестве мотивов лидера выделяются его убеждения и стремление решить какую–то политическую проблему (например, вывести страну из кризиса); чувство долга; потребность в одобрении и уважении со стороны других людей; в статусе и признании; те требования («вызов»), которые предъявляет к лидеру занимаемое им положение[174].

По другой классификации, основанной на исследованиях психологии американских президентов, мотивацию лидеров могут определять три доминирующих потребности: во власти, в достижении цели (или успехе) и во внутригрупповых связях, в любви, дружбе, в общем в позитивных межчеловеческих отношениях[175].

Нетрудно заметить, что как бы ни классифицировать мотивы лидерства, все они, как правило, не являются взаимоисключающими; все или почти все могут сочетаться в психологии одного и того же человека.

Так потребность во власти чаще всего совпадает с потребностями в статусе, в одобрении, признании и уважении со стороны других людей; лидер–властолюбец в процессе осуществления власти и часто в качестве способа реализации своего властолюбия может стремиться к достижению каких–то конкретных внутри–и внешнеполитических целей, решению определенных проблем. При этом в соответствии с общепсихологическими представлениями о мотивации одни мотивы могут играть служебную, инструментальную роль по отношению к другим, выступать как потребности «второго ранга». Так, потребность в признании или успехе обычно обслуживает «содержательные» потребности — во власти, в достижении конкретных целей и т.д.

Анализируя психологию президента Клинтона, Ст. Реншон приходит к выводу, что ее отличает чрезвычайно высокий уровень уверенности в себе и в правильности своих действий, доходящий до самоидеализации, стремление к достижению поставленной цели. В то же время — потребность «быть с людьми», иметь друзей, получать от них моральное подкрепление своим планам и действиям, одобрение. Эти качества обусловливают весьма высокую политическую активность Клинтона, склонность к выдвижению все новых инициатив. По мнению Реншона, с этим связаны определенные опасности, поскольку общество и его институты не смогут абсорбировать слишком много новых инициатив[176]. Другой исследователь — Ф. Гринстейн полагает, что Клинтон поведет страну к принципиально новым целям в области внутренней политики[177].