Путешествия вокруг света - Отто Коцебу

По исследованиям Шамиссо и Эшшольца, здешние крысы и ящерицы ничем не отличаются от европейских; был задан вопрос: откуда они сюда пришли. Эту задачу можно разрешить только предположением, что животные занесены сюда на каком-либо корабле, разбившемся тут. Такой же вопрос был задан, когда наши обыкновенные мухи непрестанно нас мучили. На деревьях видели мы множество ползающих улиток. Посреди многообразных любопытных исследований и замечаний этого рода наступил вечер, и мы сели за ужин, состоявший из английского патентованного мяса.

В продолжение всей ночи у нас горел огонь, и с обоих концов нашего лагеря были поставлены часовые с заряженными ружьями; мы сами спали в полной одежде, имея подле себя оружие. Хотя эти меры казались излишними посреди столь добродушного народа, однако я и тут не хотел отступить от навсегда принятого мною правила соблюдать во всех случаях величайшую осторожность.

Мы спокойно провели ночь, однако я не мог спать: мечты о новых открытиях, к которым я стремился, лишили меня сна. Огонь в лесу темной ночью, оклики часовых, дикое пение островитян на Козьем острове, глухой шум буруна и совершенно чуждое место, на котором я находился, также держали меня в непрерывном бдении, которое заставило некоторым образом завидовать товарищам моим, предавшимся сну в совершенном спокойствии.

В 3 часа утра вода по моему исчислению должна была достигнуть самой большой высоты; я поспешил к нашим судам и, к крайнему моему неудовольствию, нашел, что для вывода их имелось слишком мало воды; это принудило нас ожидать и сегодня прилива, в который мы вчера пристали к берегу. Так как погода была прекрасная, то мы занимались исследованием кораллов; как только вода прибыла, я велел нагружать баркас. В то время, когда мы были готовы отплыть, часовой дал знать, что от О идут две лодки, в том числе одна очень большая; находящиеся на них люди, вероятно, нас заметили, так как правили прямо к острову. Я решил ожидать эти лодки, велел матросам приняться за ружья, а сам с лейтенантом Шишмаревым и учеными стоял на берегу совершенно безоружен в нетерпеливом ожидании.

Вскоре оба судна стали на якорь недалеко от берега; искусство, с которым островитяне привели свои лодки под ветер и убрали паруса, доставило нам большое удовольствие и доказало, что они искусные мореходы. Паруса их состояли из тонких циновок и столь хорошо были сделаны, что лодки могли плыть даже при самом сильном боковом ветре. Большая лодка, на которой мы насчитали 25 человек, имела 30 футов в длину; на коромысле устроен был маленький домик, а на чрезвычайно высокой мачте висело множество снастей.

Окончив свои работы, производимые с большим шумом, четыре человека прыгнули из лодок в воду и поплыли к нам. Один из них, шедший впереди, имел в руках большой рожок, сделанный из раковины; прочие следовали за ним с кокосовыми орехами и пандановыми плодами; оставшиеся в лодках в молчании ожидали успеха этого посольства, которое подошло к нам с большой твердостью.

Предводитель с рожком весьма выгодно отличался во всем от прочих; это был высокий и весьма стройный мужчина лет 30; черные его волосы, красиво связанные на голове, были украшены венком из белых цветов, сплетенных наподобие короны, в чрезвычайно больших дырках в ушах он носил свертки из черепахи, украшенной цветами; на шее висело много пестрых украшений; он был иначе и гораздо более прочих татуирован, отчего имел вид человека, одетого в латы; лицо его оживлялось выразительными глазами и украшалось небольшими усами. Изумление, страх и любопытство попеременно изображались на его лице; наконец, преодолев страх, он величественно подошел ко мне и поднес свой рожок[116], часто повторяя слово «Айдара».

Спутники его положили к моим ногам плоды и с большими усилиями приняли, смотря на нас, веселый вид; все они чрезвычайно дрожали, особенно один, который в робости своей доходил до судорожных движений. Мы старались ободрить посольство, что нам некоторым образом и удалось, исключая только самого робкого человека; кажется, их поразило наше дружелюбное обращение. Я велел разостлать на берегу красное сукно, упросил начальника сесть и сам сел подле него, между тем как прочие окружали нас стоя.

Он сидел весьма благопристойно по азиатскому обычаю; живость его начала мало-помалу увеличиваться, он задавал множество вопросов, показывая то на море, то на солнце и на небо; наконец я догадался, что он желает знать, пришли ли мы из моря или с небес; когда я ему объяснил, что не понимаю его языка, то он выразил сожаление и стал говорить еще громче и проворнее; между тем он непрерывно кидал быстрые взоры на все совершенно новые для него предметы, что, однако, нимало не мешало ему безостановочно продолжать разговор.

Когда какая-либо вещь особенно ему нравилась, то он не мог удержаться, схватывал ее и осведомлялся об ее употреблении; когда нам удавалось объяснить ему, то свое удивление он выражал громким и протяжным восклицанием: «О…о!» Спутники его повторяли это восклицание, а третий отголосок протяжного «О…о!» раздавался на лодках. Он сам громко пересказывал им то, что видел; тогда опять слышался крик: «О…о!», после чего он продолжал свой разговор, пока какой-либо новый предмет не занимал его внимания. Между прочим он схватил жестянку и рассматривал ее со всех сторон с большим любопытством; когда же я снял крышку, то с громким криком «О…о!» отскочил назад. Он тотчас пересказал находящимся на лодках людям о виденном им чудесном происшествии; я стал открывать другие жестянки; тут он был совершенно потрясен, и односложное восклицание не прекращалось.

Я буду именовать этого любопытного человека Рарик, как его звали спутники; было весьма забавно, что имя его только одной буквой отличалось от имени нашего корабля. После довольно долговременной беседы с любезным Рариком, в продолжение которой он вручил мне несколько венков из раковин и разные другие красивые произведения его трудов, я велел подать с наших судов несколько ножей, ножниц и железо; едва лишь успели принести это последнее, состоявшее из обломков старых обручей длиной дюйма в три, как они опять начали выражать свое удивление громким «О…о!», а их пламенные взоры обнаруживали страстное желание обладать этим сокровищем.

Слово: «Мёлль! Мёлль!» (так называли они железо) раздавалось из всех уст, на лодках поднялся ужаснейший крик, и 6 человек, которые не могли воспротивиться привлекающей их силе, бросились в воду и пришли к нам; не слышно было ничего, кроме слова: «Мёлль! Мёлль!» Рарику я подарил несколько обломков железа, нож и ножницы; он схватил сокровище обеими руками, прижал крепко к своей груди, как будто опасался лишиться такой неизмеримой драгоценности, с которой все прочие не спускали алчных взоров; когда, наконец, очередь дошла и до них, то завистливые лица прояснились; восторг был чрезвычайный; все они, держа железо в руках, прыгали, как сумасшедшие, и неумолчно кричали: «Мёлль! Мёлль!»[117]; товарищи их на лодках пришли в смятение, некоторые отважились приплыть к берегу, а когда и эти были одарены, то снова поднялся ужаснейший шум. Таким образом заключен был дружественный союз; дикари становились мало-помалу смелее, они смеялись, шутили и часто нас обнимали.