Моя хранимая Химари - Роман Димитров

Даже Казуса был поражён и напуган, не говоря уже об остальных, из-за чего кицунэ в слезах сбежала, приняв свою настоящую форму и оставляя прежнюю жизнь позади, поклявшись более никогда не доверяться таким переменчивым из-за влияния на них времени людям. Жизнь перевернулась с ног на голову, и гонения не прекращались ещё несколько лет, в течении которых уже высшая аякаши, не желая принимать бой, обещающий стать последним для знакомых и близких ей когда-то людей, отправленных за ней в погоню, провела в бегах, попутно переполошив большую часть провинций тогдашней разрозненной Японии. По ходу дела используя хитрость, ловкость в разговоре и вспомнившийся богатый арсенал магических уловок, чтобы невольно создать о себе легенды и местные сказания, она где возможно восстанавливала справедливость в том виде, в котором она её видела, пусть иногда этот вид вовсе не был общепринятым. Именно тогда похождения Тамамо-но-Маэ стали причиной создания народного образа о ней, как об озорном и своевольном, иногда довольно жестоком, но мудром духе, способном выкрутиться из любой ситуации. Долго так продолжаться не могло, так как отношение к аякаши в целом продолжало меняться, от мыслей о них, как об обузе тогдашней цивилизации, до мыслей о вредителях и зачастую врагах человечества, не таких уже и могущественных - новые последователи Абэ-но-Сэймея расправлялись с теми демонами, с которыми ранее приходилось мириться при помощи подношений, признавая их покровительство. Погоня-расследование становилась всё настырней и обременительней для Тамамо. И вот однажды…

Тамамо-но-Маэ остановилась, не в силах больше продолжать подобный образ жизни. Её подкосило известие о том, что Казуса-но-ске был всё же помилован, восстановлен в звании генерала, и по собственному желанию отправлен на её устранение. Тот, кому принадлежало её сердце, фигурально выражаясь растоптал его в грязи дороги, и всадил в него свой короткий меч сёто - на этот раз отнюдь не фигурально. В поле, где-то в месте, которое сейчас является северной частью префектуры Тотиги, Демоническую лису окружила армия, вооружённая артефактами, способными причинять боль даже ей. Не помогло и превращение в последний момент в прекрасную женщину, что разоружило очарованием большую часть воинов, не захотевших поднять на неё оружие. Светоносец Миура Ёсиаки, на которого не подействовали чары из-за осколка Света сначала метко выстрелил в неё из своего лука, а знакомый с этим её обликом Казуса, имевший свои причины бояться возможного гнева императора в случае непослушания, решил лично завершить начатое и вонзил свой меч своей любимой в грудь, проклиная при этом всех Ками за жестокую судьбу. Ками смерти, то есть Шинигами, которого у смертных того времени было принято называть Яма, судья мёртвых и бог-властитель ада "дзигоку", услышал его мольбу, и чудесным образом обратил тогда ещё не избранницу Тьмы в камень, даривший смерть, подобно ставшему впоследствии "каменным" сердцу возродившейся через несколько сотен лет после этого девятихвостой лисицы.

Сямисэн Тамамо ещё некоторое время играл, уже не рассказывая, а передавая образы испытываемых страданий, переживаний и душевных метаний, которым подверглись многие разумные того времени, не уточняя забытых и уже никому не нужных имён, чью славу съело время, а также горечь от невозможности отплатить той же монетой предательства, которое бы являлось справедливостью для тех, кто лишил её всего. Абэ-но-Сэймей был человеком с его необычно долгим, но всё же человеческим веком, а остальные встретили свой конец и того раньше - время забрало у златошёрстой даже их.

Затихающий инструмент девятихвостой кицунэ ещё раз прошёлся нотами, рождающими в сознании у каждого из присутствующих своих собственных знаний о повсеместно встречаемых и по сей день несправедливостях, правящих миром из-за бренности всего, что существует, и наконец, замолк под восхищённые вздохи присутствующих. Действительно… перед подобным слова пусты и не имеют никакого смысла. Тамамо заставила, судя по реакции окружающих, не просто узнать её историю, а прочувствовать все то, что пришлось пережить ей, одновременно даря понимание: это лишь один, совсем короткий, пусть и довольно значительный эпизод в её долгой жизни - лишь один из многих, и ей есть ещё о чём сыграть… вот только сейчас она хочет слушать, а не говорить с помощью музыки.

- Твоя очередь, Юто Амакава. - Беззвучно прошептала Тамамо-но-Маэ, но на этот раз её поняли все, и помощи кого бы то ни было, кто бы стал говорить за неё, не понадобилось.

На мне медленно скрестились взгляды Семьи, отходящей от… представления: Киёко не замечая этого, роняла печальные слёзы, размывая косметику, Мидори что-то бессвязно шептала, не смея разорвать повисшую тишину, а парочка волчат углубились в какие-то свои воспоминания… даже Каракаса смотрел на меня снизу вверх с мольбой и упованием, неизвестно как выражая своим единственным глазом грусть и надежду на то, что я смогу развеять созданную атмосферу полной уверенности Тамамо в своей правоте, объяснить всем нам, включая златошёрстую, что надежда есть, и что всё не так плохо… В одной моей руке, оказывается, скрипка, а в другой - смычок. Вполне себе аутентичные, и вовсе не из металла… ах да, мы все, оказывается, незаметно были перемещены в рассинхронизированное пространство, где, видимо, всё возможно. Неужели этот самый процесс превращения мира и остановки мира начат?

Постой же, Тамамо, мне есть, что тебе "сказать" в ответ! Скрипку - за гриф, торцом напротив шеи, чтобы конец нижней деки удобно сел там, где ему и место - на моей ключице, а угол челюсти согласным кивком лёг на чёрный кожаный подбородник. Смычок в правой руке завис над струнами, дрожа от нетерпения и непонимания медлительности своего владельца. О да, мне есть, что тебе "сказать" в ответ, рыжеволосая лисица!

…Подумал я застыв в недоуменьи: мне нечего "сказать" девятихвостой.

Вся моя жизнь - мираж и череда мгновений, что звуками летят навстречу броско.

Но надо, значит будь смычок мой полон силы, и будь ему послушна, скрипка!

Всё, что мне дорого, ценно и мило, Я доверяю "песне" крайне зыбкой.

И то, что слову вовсе не дается, пускай без слов споют нам чудны звуки.

Обнять лишь только скрипку остается, прижать смычок и сдвинуть руки.

И до тех пор, пока до синего до неба, да думы мчатся наши аки крылья,

Душа во всех нас ала и свирепа, так пусть я сердце в песне вылью.

Порвёт пусть скрипка сердце злобно, лишь только чтобы не порвались струны,

Раз нету "слов" Семье удобных, я нот возьму у госпожи Фортуны!

Мне нечего тебе сказать, Тамамо-но-Маэ, ведь я сам знаю, как течение времени может лишать разумного товарищей, близких и даже любимых. Нечего… но я постараюсь, а там - будь, что будет.