Город над бездной - Алина Борисова

– Петерс, я же уже извинилась за ту ночь. Ну не вышло. Меня обещали подвезти, а потом мне пришлось пешком идти, и я… заблудилась сильно.

– Может, заблудила? – нехорошо так усмехнулся голос в телефоне. – Мне ж Темик рассказывал, какая ты вернулась: пьяная и вся помада по губам размазана.

– А ты мне не муж и не отец, чтоб меня отчитывать! – взъярилась я. Какая там, к Дракосу, помада. Она за ночь явно вся стерлась да съелась. Я ж губы последний раз не помню, когда и подкрашивала. Небось, перед тем, как к Анхену потащиться, вот дернула ж нелегкая. А после, вроде, и не до того было. Бездна, ну почему опять Анхен?! Да что ж мне сделать, чтоб не вспоминать ежеминутно это имя? – Ладно, Петька, я мириться хотела. Ну а нет – так нет, удачно тебе сдать экзамены.

В сердцах швырнула трубку, и потащилась биологию перечитывать. Понятно, что не поможет, так хоть совесть будет чиста.

Не знаю, что мне, в итоге, помогло. То ли пятерка за анатомию, то ли и впрямь – хорошее знание предмета, не подкопаешься. То ли подкапываться ей в тот день лениво было. Но четыре она мне, хоть и морщилась, но поставила.

Для меня это было – здорово. Ну прям-таки очень здорово! Мир вновь наполнялся звуками и красками. Если уж я с биологией сумела из своих троек вывернуться, так может, и впрямь, прорвемся?

Не прорвались…

Дверь мне открыла мама. И лицо ее было не просто белым, а прямо-таки опрокинутым. Словно она уже умерла какой-то немыслимо страшной смертью, но все еще ходит, открывает мне дверь.

– А мы тебя… ждем, – деревянным голосом произнесла она и махнула рукой в сторону гостиной. Вопроса о том, кто именно может меня там ждать, почему-то не возникло.

Сняла пальто и, только вешая его на крючок, заметила, что у меня дрожат руки. Молнию на сапогах расстегнула тоже не с первой попытки. Бездна, надо собраться! Надо хотя-бы войти постараться гордо.

Вздохнула. Выпрямилась. И вошла.

Он сидел в кресле, очень прямо и очень спокойно. Так, как он это умел: никого не торопя и никуда не торопясь. И первое, что мне бросилось в глаза – сапоги. Высокие, чуть выше колен, сапоги, которые он даже не потрудился снять. Ну да, вампиры на тапочки не размениваются. Черные высокие сапоги. Черные, заправленные в них, штаны. Черная рубаха, вроде даже классического покроя, под костюм. Но ничего человеческого и классического сейчас в этой фигуре не было. Ни в холодном, отрешенном лице, окруженном свободно спадающими черными волосами. Ни в провалах темных, почти черных глаз, где абсолютно ничего сейчас не сверкало и не переливалось. Тьма глядела на меня из этих глаз, и это было настолько страшно, что на мгновение мне показалось, что я забыла, как дышать. Не Анхен. Даже не куратор. Анхенаридит Кортоэзиасэри, ни больше, ни меньше. Даже имя его второе с перепугу вспомнила.

Отец сидел, сжавшись, в самом уголке собственного дивана, обморочно бледный и подавленный. Мать, сквознув бесплотной тенью через гостиную, присела рядом с ним. И их жуткий, жалкий вид заставил меня забыть свой страх и разозлиться.

– Авэнэ изволил вернуться, – произнесла я самым ядовитым тоном, на который только была способна.

– Человек, которому выпадает несравнимая честь обратиться ко мне «авэнэ», – произнес он голосом настолько холодным, что казалось сам воздух превращается в лед при его звуках, – может сделать это только стоя на коленях, и уперев лоб в землю.

– Поклоны вампирам отменили сто лет тому назад, – вернула ему его же слова.

– Для людей, – все так же холодно ответил вампир. – Не для рабов.

– А я – тебе – не раб, – старательно выговорила каждое слово. Как и стращал генеральный, «чувство юмора» Великому отказало. Что ж. Будем помирать с музыкой. Уже не страшно. Когда я смотрю на него и ненавижу – уже не страшно.

– Думаешь? – в застывшем посмертной маской лице не дрогнуло ничего. – Я был глубоко не прав, когда позволил тебе это возомнить. Если ты, с твоей испорченной кровью, еще живешь в нашей стране, то только лишь потому, что я имел глупость тебе это позволить.

– Это не ваша страна!

– Наша. – все то же холодное спокойствие. – Она создана нами, для наших целей, и живут тут те, кто угоден лично нам. И так, как угодно лично нам. Ты же мою благосклонность расценила как вседозволенность. А твои родители за восемнадцать лет не нашли времени, чтобы объяснить тебе основные правила поведения, принятые в человеческом обществе. За что и были наказаны.

– Что? – я аж захлебнулась от ужаса. – Что ты с ними сделал, вампир, возомнивший себя богом?

– Я просто вампир. И я требую уважения. К себе и любому другому вампиру, который попадется на твоем пути. Как твой Создатель. Как твой Учитель. Как твой Повелитель, в конце концов. Потому, что у тебя нет шансов мне не повиноваться!

– Да? И что ты сделаешь? Поставишь на колени и снесешь мне мозг? Или просто убьешь, как советовал твой генеральный приятель? Вы же только на это и способны! У вас же руки опускаются, когда человек действительно свободен, и вы не в состоянии на него давить! Вы не знаете, что вам делать, когда понимаете, что не можете раздавить и унизить взглядом! Что, мучить моих беспомощных родителей, не способных выдержать твой взгляд, было приятно? Ощущал себя богом? Светозарным, несомненно, богом. Самим Светочем, не меньше, верно? А меня тебе остается только убить! Как трусливому мальчишке, который боится, что мама узнает, что он не справился, и напустил в штаны!

– Ну что ты, девочка, – а он по-прежнему абсолютно спокоен, и все мои крики для него – комариный писк, – способы есть всегда. Мы бы просто не выжили, если бы у нас опускались руки из-за любой сиюминутной мелочи. Тебе вскружило голову, что в праздник я дал тебе возможность одуматься, а Гоэрэдитэс не ответил тебе ни слова на твои оскорбления? Открою тебе секрет: он не имел права наказывать тебя. Ты – моя рабыня. И карать, и миловать буду я. Вот только миловать тебя не за что.

– Я тебе не рабыня. Никогда не была и не буду!

– Тот, кто не в состоянии вести себя, как надлежит достойному человеку, переходит в категорию рабов. Довольно! – он встал.

И словно воздух в комнате сгустился, и свет начал меркнуть. Я вновь почувствовала, что мне стало трудно дышать. Взглянула на родителей – их обоих колотило крупной дрожью. Хотела крикнуть ему, чтоб прекратил, но не смогла, настолько подавляюще страшен он был сейчас. Почувствовала, как сами подгибаются ноги. Напряглась из последних сил и устояла. Я человек. И эта моя страна. Не его. Даже если он возомнил себя ее хозяином. Я упрямо смотрела ему прямо в глаза, и во взгляде моем была сейчас только ненависть.