Старый дом - Всеволод Соловьев

Распоряжение относительно гостей, сделанное во время умирания генеральши, не было отменено, а потому Пелагея Петровна находилась бессменно в будуаре или за занавеской. Она появилась тотчас же на зов.

— Поздравьте невесту! — сказала генеральша. Пелагея Петровна бочком пододвинулась к Нине, стала приседать, подбирать губки и присвистнула:

— Поздравляю, Нина Александровна, поздравляю, милая барышня, дай вам Господь…

Нина пожала ее холодную, скользкую руку. Княгиня не удержалась.

— Да вы, почтеннейшая, вместе с поздравлением уж заодно пообещались бы ей не шпионить за нею, не подсматривать и не подслушивать…

Пелагея Петровна отскочила будто ужаленная.

— Х-ах-с! — что-то такое прошипела она. — Обижайте, ваше сиятельство, унижайте!.. Бедного, беспомощного человека легко обидеть… Ничего не стоит-с!.. Бедный человек все терпеть должен… Да и Господь приказывает прощать обиды… А ежели что видела, да ее превосходительству передала — так это моя прямая обязанность. Разве можно было такое вот думать — никак-с невозможно!

— То-то и есть, что вы только одно дурное думаете, а хорошее вам и в голову никогда не придет! — презрительно заметила княгиня.

Но генеральша ее перебила:

— Ну, полно, перестаньте! Чего тут браниться… В особенности на радостях… Пелагея Петровна, принесите шкатулку…

Пелагея Петровна даже позеленела, и, несмотря на сумрак, царствовавший в комнате, все могли ясно видеть, как исказилось лицо ее. Тем не менее, она поспешно исполнила приказание «благодетельницы». Генеральша опять нашла ключик из своей связки, отперла шкатулку, опять выложила себе на колени все заключавшиеся в ней драгоценности. Она на этот раз выбрала превосходный браслет с солитером чистейшей воды, окруженным отборными, одна как другая, жемчужинами. Затем, уложив вещи и заперев шкатулку, она протянула браслет Нине.

— Вот тебе, Ниночка, от меня на память… Дай руку, я тебе сама надену.

Нина переконфузилась, покраснела, неловко поблагодарила. Зачем это? Ей бы хотелось, чтобы не было такого подарка. Но она все же была тронута. У генеральши теперь сделалось такое доброе, ласковое лицо. Она застегнула браслет на руке Нины и в то же время рассматривала и гладила эту руку.

— Хорошенькая у тебя рука, Нина, только худа больно… Мужья-то худых жен не любят… Ты так и знай это… Поправляйся, смотри!

Нина не знала что и говорить, ей становилось очень неловко. А генеральша продолжала:

— Да ты разгляди-ка браслет… Ma chère, ты, чай, его знаешь? — обратилась она к княгине. — Это еще у меня от бабушки, от княгини досталось… Ну, Ниночка, Господь с тобою… Ступай себе, что тебе здесь делать со мной… Ступай, помечтай… Жениха пожди…

Нина с чувством поцеловала ее руку и вышла. По ее уходе генеральша сказала княгине:

— Ты, ma chère, не в претензии, что я этот браслет Нине подарила?

— Что вы, maman, Бог с вами! Я только за вашу доброту могу благодарить вас. Ведь кому же бы вы могли дать его, если не Нине — мне!.. Так я давно вам сказала: все мое, все как есть, — все рано или поздно, а ей же достанется. Merci, maman, вы меня очень порадовали!..

Вдруг генеральша протянула руки дочери.

— Пойди ко мне, — тихо-тихо проговорила она, — дай я тебя поцелую!.. Вот… Ты у меня добрая… Толстушка моя!..

И она гладила своей костлявой, старческой рукой ее толстые, уже кое-где морщинистые щеки. Она гладила и ласкала ее, как маленькую девочку. А княгиня в душевном порыве прижалась к матери и крепко ее целовала, не замечая, что вымазала себе все губы белилами и румянами.

Давно, много лет между матерью и дочерью не было ничего подобного. А тут вдруг они обе почувствовали и поняли свою тесную и кровную связь, почувствовали и поняли, что обе любят друг друга и что обе они — добрые.

Пелагея Петровна выглянула из-за занавески, потом опять спряталась и от злости до крови почти искусала себе губы.

«Вот дуры-то! Вот дуры!.. Ну уж и дуры же петые!.. — про себя твердила она. — И таким-то дурындам и богатство и почет… И все на свете… А умному человеку — шиш масляный!..»

XIII. СВАТ

В это время княгиню вызвали — приехал Сергей Борисович Горбатов. Генеральша засуетилась.

— Прими его, матушка, в большой гостиной… Слышишь — непременно в большой гостиной! — сказала она дочери. — А потом и ко мне попроси… Скажи — я больна, никого не принимаю, а его приму и очень рада его видеть…

Княгиня вышла и приказала просить гостя в парадную гостиную. Каждая вещица этой обширной комнаты оставалась неприкосновенной в течение долгих, долгих лет. По стенам развешены были фамильные портреты, представлявшие кавалеров в париках и пудре, в кружевных жабо, расшитых золотом кафтанах, и дам с самыми хитрыми прическами, с целыми башнями и кораблями на головах, в удивительных шнуровках и фижмах. Сергей Борисович вошел, огляделся — никого не было. Он несколько раз нервным шагом прошелся по мягкому ковру, останавливаясь перед портретами, но, в сущности, почти их не замечая… Его еще бодрая, худощавая фигура, не утратившая грации прежних лет, тонкое и красивое, гладко выбритое лицо, густые, седые, будто обсыпанные пудрой волосы, старинного покроя сюртук, ноги в черных чулках и башмаках с красными каблуками — все в нем, одним словом, гармонировало с этой обстановкой конца восемнадцатого века. Казалось, что время вдруг ушло назад и реставрировало одну из жанровых картин прошедшей эпохи…

Но среди этой так подходящей к нему обстановки Сергей Борисович теперь чувствовал себя очень неловко. Когда он узнал о намерении сына жениться на родственнице и воспитаннице княгини Маратовой, он, к изумлению и жены и Бориса, был поражен и долго не мог найти слов для ответа. Борис даже встревожился и с тяжелым чувством спросил его:

— Что же вы молчите, батюшка? Неужели это значит, что вам трудно дать согласие, что вы не желаете этого?

Сергей Борисович нервно передернул плечами.

— Ах, совсем не то, — проговорил он. — Ты изумил меня… я никак этого не ожидал… что же… что же я могу иметь против твоего выбора?! Только ведь я совсем ее не знаю…

— Мы с тобой, мой друг, так засиделись в деревне, что Борису и невозможно было найти себе такую невесту, которую бы мы хорошо знали… Кого мы знаем? — перебила Татьяна Владимировна…

— Конечно, конечно… что ж… поздравляю тебя, мой милый…

Он обнял сына, поцеловал его, а затем вдруг, не прибавив ни одного слова, вышел из комнаты.

— Что это значит? — тревожно спросил Борис у матери…

— Не знаю… не понимаю! Я поговорю с ним…

Но Татьяна Владимировна так ничего и не добилась от мужа. Он повторил ей, что ничего не имеет и не может иметь против выбора сына, если она согласна и если ей нравится избранная им девушка. А между тем в его тоне, помимо его воли, сквозило, очевидно, какое-то тайное неудовольствие. Дело в том, что он почувствовал в себе некоторый разлад. Он всю жизнь толковал о равноправности и братстве человечества, он много раз в семейном кругу, перед тем же Борисом, подсмеивался над «кастовыми предрассудками» — а между тем теперь чувствовал досаду, большую, невольную досаду, что сын его берет девушку без роду, без племени. Он вдруг вспомнил, во всех мельчайших подробностях разветвления своего родословного древа…

«Горбатовы всегда роднились только с самыми лучшими семьями»… — мысленно повторял он.

Ему совестно становилось за эти мысли, но он никак не мог побороть их. Не мог он побороть их и теперь, явившись сватом в дом генеральши и ощущая в себе что-то противное, как будто чувство унижения.

«Какое малодушие, какое малодушие!» — думал он.

У двери показалась княгиня, и впечатление жанровой картины восемнадцатого века совершенно разрушилось при появлении ее тучной фигуры, одетой по самой последней моде и с черными, скакавшими по обеим сторонам ее щек, тирбушонами. Сергей Борисович со всеми приемами екатерининского царедворца отвесил почтительный поклон и подошел к руке княгини.

— Я решил вас побеспокоить, княгиня, по семейному делу, которое вам уже известно, — начал он официальным тоном, но она его перебила.

— Сергей Борисыч, — сказала она, приглашая его садиться, — к сожалению, мы мало знаем друг друга, но, что касается меня, я говорю вам это от сердца (и по ее лицу, по ее умным, добрым и круглым глазам Сергей Борисович увидел ясно, что ей можно верить), — я вас уважаю и обращаюсь к вам как к человеку прямому, искреннему. Светских тонкостей не должно быть между нами… Скажите мне прямо — имеете ли вы что-нибудь и, если имеете, то что именно, против этого брака?

Сергей Борисович робко взглянул на нее и даже немного покраснел.

— Я думал, что жена моя уже сказала вам, что я дал свое согласие…

— Да, Татьяна Владимировна мне передала об этом… Но ведь согласие согласию — рознь, Сергей Борисыч!