Прозрение (сборник) - Урсула Ле Гуин

Его речи о Восстании тревожили и восхищали меня. Не понимая толком, что стоит на кону, я любил слушать, как он строит свои планы, и задавать ему вопросы. Он мгновенно загорался и рассказывал о деталях будущего Восстания с невероятной страстностью.

– Твоя искренняя заинтересованность возвращает мне душу, Гэв, – говорил он. – Ее просто сжирают бесконечные попытки наладить здесь все как надо. Я успеваю следить только за тем, что нужно сделать немедленно или в самое ближайшее время, забывая порой, зачем все это делается. Я пришел сюда, чтобы построить укрепленный город, твердыню, где можно было бы не только собрать целую армию и запасы оружия, но и создать некий революционный центр. Отсюда агенты могли бы возвращаться в разные города севера и в Бендайл и, призывая в наши ряды других рабов, в том числе и из Азиона, и из Казикара, и отовсюду, готовить их к Восстанию, чтобы, когда оно разразится, их бывшие хозяева нигде не смогли укрыться. Даже если они захотят бросить против нас свои армии, то кто поведет эти армии, кто их возглавит, если хозяева будут взяты в заложники в своих собственных домах и на фермах, а города окажутся в руках рабов? В городах хозяев следует запереть в Хижинах для рабов точно так же, как они запирали нас в Хижинах при малейшей угрозе войны. Верно я говорю? Ну а теперь заперты будут хозяева, а хозяйством станут управлять рабы, как это, собственно, и было всегда; рабы станут поддерживать торговлю, научатся руководить государством. Да и в небольших селениях и деревнях следует сделать то же самое: хозяев крепко запереть и всю власть передать в руки рабов; пусть они делают то, что делали всегда, но с той лишь разницей, что и приказы они будут отдавать себе сами, и всем распоряжаться тоже... Итак, предположим, армия идет в атаку, но в таком случае первыми должны умереть заложники, то есть хозяева, которые, скуля, станут молить о пощаде: «Не позволяйте им убить нас вашими руками! Не убивайте нас! Не атакуйте их!» А генералы подумают: «Да это ж всего-навсего рабы, вооруженные вилами да кухонными ножами! Они тут же бросятся бежать, стоит нам в город войти!» И вот, скажем, один из генералов посылает целый полк на захват какой-то фермы. И его войско терпит неожиданное поражение, а его воины оказываются буквально изрезанными на куски рабами, которые не только вооружены мечами и большими луками, но и обучены искусству боя. Эти рабы сражаются на своей земле и пленных не берут. И вот наконец рабы выводят наружу одного из хозяев, возможно Отца Дома, и ставят его, жалобно скулящего, так, чтобы все солдаты хорошо его видели, и говорят: «Вы сами напали на нас, и теперь он умрет». Несчастному отрубают голову и говорят солдатам: «Если вы будете продолжать воевать с нами, умрет немало и других хозяев». И так по всей стране. Восстание охватит каждую деревню, каждый город, даже огромный Азион... О, это будет Великое Восстание! И оно не будет завершено, пока хозяева не выкупят свою свободу, пока они не отдадут за нее все, что у них припасено, каждый припрятанный грош! Только тогда им будет позволено выйти из темниц и начать учиться жить так, как живет простой народ.

Барна откинул голову назад и засмеялся – куда веселее, чем во все предшествующие этому разговору дни.

– Нет, ты и впрямь действуешь на меня целительно, Гэв! – воскликнул он.

Картина, которую он рисовал передо мною, казалась совершенно фантастичной, ужасной, но все-таки настолько живой, что полностью завладевала моим воображением.

– Но как же добраться до всех тех рабов, что работают на фермах, в деревнях, в отдельных городских домах? – спросил я; мне хотелось быть практичным и задавать вопросы не просто так, а «со знанием дела».

– Для этого, разумеется, необходимо выработать особую стратегию. Надо послать специальных людей, которые сумеют проникнуть в каждый дом, поговорить с каждым из рабов на фермах и в деревнях и затянуть их в нашу сеть! Но эти люди, несомненно, должны уметь раскрыть перед рабами картину новой жизни, показать им, на что они способны сами и как это сделать. Эти люди должны уметь ответить на любой вопрос тех, с кем они беседуют. Пусть им задают как можно больше вопросов, ибо они должны заставить своих собеседников задуматься о будущем и начать строить собственные планы. Они должны подготовить их к тому, чтобы в нужный момент по нашему сигналу начать действовать. На это потребуется немало времени. Нужно создать сеть таких агентов и распространить ее, нужно составить подробные планы для каждого города и его окрестностей... И все же особенно медлить нельзя! Ведь если все это слишком затянется, какое-нибудь словечко да просочится наружу, а глупые люди начнут чесать языками, и хозяева немедленно навострят ушки: «Что это за разговоры ведутся в хижине рабов? О чем это они все шепчутся на кухне? Что это кузнец кует до поздней ночи?» И тогда будет утрачено самое главное преимущество: внезапность. А время, как известно, решает все.

Мне его Восстание казалось всего лишь очередной сказкой, прекрасной выдумкой. Барна считал, что в ближайшем будущем должно осуществиться великое отмщение, великое очищение от скверны прошлого. Но ни в сердце моем, ни в мыслях прошлого уже не осталось.

У меня вообще ничего не осталось, кроме слов – кроме тех поэтических слов, что сами себя выпевали, постоянно звуча у меня в ушах; кроме тех разнообразных историй, легенд и преданий, которые я мог мысленно представить себе и как бы прочесть. И я старался не отрывать своего взора от этих слов, не обращать внимания на то, что их окружает. Ибо стоило мне оторвать от них глаза, и я окунался в живое кипение настоящего момента, мучительно чувствуя это «здесь и сейчас», но словно не имея никакого прошлого – ни его теней, ни воспоминаний о нем. А слова приходили ко мне, как только у меня возникала в них нужда. Они являлись как бы из ниоткуда. Даже имя мое было просто словом. Даже название Этра было просто словом. И эти слова тоже не имели ни значения, ни собственной истории. Слово «свобода» было словом из поэмы. Красивое слово. Но красота в моем тогдашнем представлении и составляла всю его суть.

Постоянно рассказывая мне о своих планах и мечтах, Барна никогда не спрашивал меня о моем прошлом. Зато однажды он почти точно описал мне его. Он говорил о Восстании, и, возможно, я отвечал ему без особого энтузиазма, ибо то ощущение пустоты вновь охватило меня, мешая говорить и действовать убедительно. А Барна обычно очень быстро распознавал истинное настроение своего собеседника и сказал, посмотрев на меня своими ясными глазами:

– Знаешь, Гэв, а ведь ты правильно поступил. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты ведь сейчас там, в своем городе, и думаешь: «Какой же я был дурак! Убежать, голодать, жить в лесу с невежественными людьми, рабски трудиться, причем куда тяжелее, чем в доме моих хозяев! Разве это свобода? Разве не был я свободнее в родном доме, беседуя с образованными людьми, читая книги умных философов и тонких поэтов, ложась спать в мягкую постель и просыпаясь в теплой комнате? Разве не был я там счастливее?» Но нет, не был! Ты не был там счастлив, Гэв. В душе ты это понимал, а потому и убежал оттуда. Ибо всегда чувствовал власть своего хозяина, его руку.