Когда приходит ответ - Юрий Вебер

Мартьянов принимал поздравления, пожимал руки, а сам думал об этих «против».

Что же еще его ожидает?

Глава восьмая, — в которой герой повести предъявляет вещественное доказательство

1

то у него там записано на ближайшие дни в блокнот-календаре? Ноябрь пятьдесят пятого.

Совещание в министерстве по внедрению новых систем телемеханики. Семинар теоретической логики для аспирантов лаборатории. Подготовка Всесоюзной конференции по релейным устройствам. Заседание кафедры Института заочного обучения — расширение программы курса теории релейных устройств.

Какие перемены с тех пор, как мы заглядывали в последний раз в этот блокнот-календарь!

Время очищает от всего ненужного, наносного — и в жизни и в науке. Отбрасывает оковы предвзятых мнений, искусственных препятствий.

Великий дух обновления владеет умами!

Ростки нового в науке дают свои всходы.

Никому и в голову теперь не придет объявлять кибернетику заморской опасностью, а математическую логику подозрительным занятием. Формулы логических операций, язык нуликов и единиц стали орудием новых научных открытий, создания совершенных автоматов, многоразговорной сигнализации, всевозможных «умственных» машин — считающих, решающих, знающих правила поведения. Нулики и единицы заняли прочное место в самых серьезных ученых рассуждениях. Кибернетические игрушки в виде «мышек» и «черепашек» принялись ползать в лабораториях, разыскивая себе дорогу, обходя препятствия, повинуясь устным приказаниям, а в общем-то действуя по логике того же двоичного выбора: можно — нельзя, включено — выключено. Исследователи замахиваются и дальше, отыскивая аналогии между нервной сетью живого организма и сетью управляющих электрических цепей, между памятью мозга и памятью электронных машин, между условным рефлексом и заблокированным реле… Принцип аналогий пожинал плоды во всех областях.

Мартьянов перевел взгляд от блокнот-календаря на плотную, увесистую книгу, лежащую рядышком. Ветер перемен коснулся и его теории. Вот она лежит в строгом академическом издании, его диссертация «Теория релейных устройств», — под рукой, на столе его нового служебного кабинета. Все-таки отпечатанная полностью (несмотря на требования — снять, выбросить, сократить). Все-таки выпущенная в свет и разосланная по прилавкам (несмотря на очередь звоночков в издательство и на письма «группы специалистов»). К тому же еще подготовлен у него и облегченный вариант «Теории» — для практиков-инженеров, для студентов. Ведь в том академическом издании то и дело попадаются примечания: «Если в усвоении последующего раздела встретятся трудности, то при первом чтении страницы такие-то рекомендуется опустить». А ему надо ловить и ловить побольше в сети своей теории. Кого только можно.

Теория для студентов заочного института. Теория для слушателей факультета усовершенствования дипломированных инженеров. Теория для аспирантов. Теоретические семинары, теоретические конференции… Разве еще недавно он мог хотя бы подумать об этом? А теперь он только поспевай — доктор технических наук, профессор Мартьянов, руководитель крупной лаборатории в крупном институте, непременный консультант многих организаций и непременный член многих комиссий, комитетов и советов.

И в самом институте у него в лаборатории перемены и перемены, отголоски больших перемен. Релейной теорией занимается он теперь уже не в порядке как бы личного увлечения, почти упрашивая кого-нибудь из сотрудников заинтересоваться, попробовать. Темы по теории включаются теперь в лабораторный план и могут даже служить оправданием: а что делал такой-то за истекшее полугодие? И даже слывут среди молодых как темы модные. Общая атмосфера нарастающих в науке новых идей оказывает свое давление.

В институте поговаривают: предстоят перемены, новый директор. Даже называют кто. Из энергетиков, специалист по автоматическому регулированию. Мартьянов встречал его не раз в ученых кругах. Видный, моложавый, пожалуй, даже красивый и, главное, несомненно энергичный. Уж он-то смог бы держать в руках рули управления. Правда, такой начнет, конечно, прокладывать собственный курс, не очень-то позволяя заслонять себя ни заместителю, ни другим. Но это, видно, как раз и необходимо сейчас институтскому ковчегу.

Институт причалил к новой земле, словно к утесу из стекла и бетона. Высокое современное здание среди толчеи московских улиц. Здание с коридорами, расходящимися в разные стороны, со множеством дверей, ведущих в комнаты лабораторий, в кабинеты, залы, в подсобные помещения, по которым моментально распространилось и расселилось институтское многолюдье со своими приборами, папками, книгами, со своими мастерскими и конструкторскими, с библиотекой и столовой, с канцеляриями и комендантской службой. Целый микрорайон науки, заключенный в стены шести этажей. И едва закончилось новоселье, как и в этом новом обширном владении стало казаться, что уже тесновато.

Кстати, здесь нет по стенам отделки из дуба, но есть в лабораториях электропроводка, удобная для опытов.

Здесь-то на третьем этаже и разместилась лаборатория номер семь, которую уже не окинешь просто глазом, чтобы убедиться, все ли в ней на месте. Четыре комнаты, наполненные научными сотрудниками, лаборантами, аспирантами. И еще отдельный светлый кабинет с большим окном, за которым внизу на улице кипит беспрерывно поток машин, омывающий на перекрестке полукруг институтского здания. Кабинет Мартьянова.

В новой квартире всегда кажется, что теперь-то начинается жизнь. В новом служебном кабинете — ну, теперь пойдут дела! Но почему Мартьянов совсем уж не так радужно настроен? Почему, уставившись в блокнот-календарь с записями разных дел, он так озабоченно морщит лоб, словно от досады?

Его теория… Казалось бы, сдвинулось что-то с мертвой точки. Теорию уже нельзя ни уничтожить, ни сделать вид, что ее не существует. Теория издается, теория преподается… Но как еще далеко до ее действительного признания! Он думал о твердом инженерном методе, но до инженеров, проектировщиков теория еще и не достала. За исключением, может быть, каких-то энтузиастов, которых принимают все еще за чудаков. О Малевиче до сих пор говорят его же товарищи: «Все колдует над своими иксами и игреками». Но и в ученых кругах ненамного лучше. Даже здесь, в своем институте.

Кто действительно принимает новую теорию всерьез, кто собирается взять ее себе на вооружение? Кто поддерживает?

Копылов нашел для этого удобную формулу, которую высказал на ученом совете:

— Если что-нибудь новое действительно новое, то оно все равно рано или поздно само пробьет…

Смотрите, как удобно! Можно как будто и признавать новое и в то же время палец о палец не ударить. «Само пробьет…» Мартьянову показалось, что многим из присутствующих эта формула даже понравилась.

Не понимают? Равнодушные? Но Мартьянов заставлял себя посмотреть и другими глазами. А может быть, теория не имеет еще достаточной убедительности? Может быть, он не сумел все же ее как следует представить — ее силу и, если хотите, ее красоту? Над этим он все больше задумывался среди своих ежедневных, неотложных, непременных дел.

Что бы еще такое придумать в подкрепление теории? Какой-нибудь выигрышный ход. Какое-нибудь веское и ощутимое доказательство. Вещественное доказательство.

Но какое же им нужно еще доказательство?

2

«Дорогой профессор! — начиналось это письмо, присланное в глянцевитом, хрустящем конверте с заграничными штемпелями, отпечатанное латинским шрифтом. — С большим интересом прочитал вашу фундаментальную работу по теории…

Мы открыли у нас, на физико-математическом факультете Бухарестского университета, курс алгебраической теории автоматических механизмов… Группа исследователей при университете занимается изучением… Хотелось бы установить с Вами тесный контакт и обмен научной информацией… Посылаем Вам оттиски наших публикаций… Будем крайне благодарны, если Вы пришлете нам Ваши дальнейшие работы по теории…

Смею Вас заверить, что Вы, уважаемый профессор, всегда желанный гость ученых Румынской Народной Республики.

Примите мое искреннее уважение: профессор…»

Ну, подпись, как всегда, неразборчива. Фамилию надо смотреть по обратному адресу.

Мартьянов тщательно разглядел еще раз конверт, подлинник письма и еще раз вчитался в его перевод. Нарочно не торопясь, чтобы, во-первых, насладиться и… обуздать свои чувства. В письме было еще сказано: «В нашем «Математическом бюллетене» помещаем большую рецензию с анализом Вашей монографии». Первая ласточка.

Было желание вскочить и немедленно броситься с письмом… Куда? Да куда только можно. В дирекцию, к своим в институте, ко всем. Пусть читают, пусть знают.