Наполеон Первый. Его жизнь и его время - Фридрих Кирхейзен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приблизительно в это время Бонапарт со своими спутниками остановился у родителей Мармона в Шатильони-на-Сене. Худощавый бледный и скупой на слово офицер произвел здесь, в этой антиякобинской семье, неблагоприятное впечатление. Все обратили внимание на его строгость по отношению к шестнадцатилетнему брату Луи, который никак не мог научиться справляться с логарифмами: скромный молодой человек вызывал жалость, особенно у дам.
Тем не менее Бонапарт сумел увлечь молодую падчерицу де Шастеней, с семьей которой Мармон находился в большой дружбе. На другой день их знакомства они уже беседовали в течение четырех часов.
Во время этой беседы Наполеон развивал молодой девушке свои взгляды на революцию. Ее удивило главным образом то, что у республиканского генерала такие умеренно-либеральные взгляды и мысли. Он говорил ей о том упорстве, с которым преследовалось революционное движение, да и теперь оно еще недостаточно сильно, чтобы одержать полную победу. Гражданская война без участия аристократии, особенно высшей, которая своим мнением и властью оказывает значительное давление на народ, ему не понятна. Наполеон также придерживался того взгляда, что огромная масса республиканских солдат совершенно чужда кровавым событиям.
Мадемуазель де Шастеней была в восторге от беседы с офицером, правда, малоинтересной наружности, и писала впоследствии в своих мемуарах: “Я никогда не встречала человека, который показался бы мне таким умным, как Бонапарт… Эти часы… для меня незабвенны. Ум и энергия этого человека всколыхнули все мое существо”.
27 мая Наполеон и спутники его двинулись в дальнейший путь и 29 прибыли в столицу. Там Бонапарт получил известие от военного министерства, что он из артиллерии перемещается в пехоту западной армии. Это было значительно более чувствительным ударом для него, чем перевод в Вандею, и не только потому, что артиллерийские офицеры пользовались большим почетом, нежели пехотные: Наполеон настолько сросся со своим родом оружия, снискал себе им уже славу и почести, что ему казался немыслимым переход в пехоту. Он не успел еще прийти тогда к заключению, что специализация начальствующих лиц армии может принести только вред. Но чем же был бы в действительности пехотный бригадный генерал Бонапарт под начальством Гоша, человека одного возраста с ним? То, что последний со своей славой был ему неудобен, Наполеон доказал немного позже, довольно ироническим пророчеством в салоне мадам Тальен. Он, шутки ради, выдал себя за ясновидца, и все обратились к нему с просьбой предсказать будущее. Среди гостей находился и Гош. Когда он подал ему руку, Бонапарт, с дурно скрываемым злорадством, сказал: “Генерал, вы умрете на своей постели!” Он и не предполагал, что его пророчество действительно сбудется. Наполеон твердо решил не брать должности в западной армии. Этим перемещением он был обязан консерватору Обри, который был выбран в Комитет общественного спасения на место Карно. Будучи старым, медленно подвигавшимся вперед по службе офицером, Обри восставал против быстрых повышений и действовал – иногда чрезвычайно несправедливо – совершенно по своему произволу. К Наполеону он питал личную антипатию. Пятидесятилетний генерал завидовал быстрой карьере двадцатишестилетнего, бывшего к тому же еще монтаньяром.
Но Бонапарт не был человеком, с которым можно было сделать все что угодно. Он отправился непосредственно к военному министру и спросил его о причине столь несправедливого к нему отношения. Обри, со своей стороны, указал на свой почтенный возраст, но Бонапарт дал ему чисто солдатский ответ: “На поле сражения быстро стареешь!” Но это, однако, не изменило решения Комитета общественного спасения. Тщетно стучался Наполеон во все двери, тщетно старался влиятельными связями расположить к себе Обри. Все было напрасно. Обри отвечал только одним: “Слишком молод! Всех генералов нельзя поместить”. Наполеон никогда не думал, что ему придется так упорно бороться. Его друг Фрерон вспоминает об этом домогательстве в своих “Исторических мемуарах” и замечает: “Бонапарт употребил на покорение Италии меньше времени, чем на те шаги, которые он делал, чтобы добиться справедливости у комитета. Ему было легче столковаться с королем Сардинским, герцогом Меденским, инфантом Пармским, великим герцогом Тосканским, королем Неаполитанским и даже с папой, чем с Обри”.
И правда. Но что же оставалось делать? Единственный выход, остававшийся Наполеону, был – выждать время и ход событий. Он подал рапорт о болезни. Уже 23 июня 1795 года он пишет Жозефу: “Я назначен бригадным генералом в западную армию, но не в артиллерию. Я болен и должен испросить отпуск на два-три месяца. Когда я выздоровею, я посмотрю, что можно будет сделать”. Он исполнил свое намерение и 12 июня подал прошение, приложив к нему свидетельство военного врача Марки. Отпуск ему дали. В это же время Бонапарт, очевидно, с целью показать вид, что он намерен отправиться в свою бригаду, в Вандею, послал туда своих лошадей; но по дороге они были захвачены игуанами.
Все свои надежды он возлагал на отсрочку. Он надеялся извлечь какую-нибудь пользу из политических событий. Повсюду говорили о предстоящем кризисе, который сразу изменит положение вещей. Это укрепляло его надежды.
Положение его было, однако, все же незавидным. Восстание монтаньяров 1 прериала III года (21 мая 1795 года), к партии которых принадлежал Наполеон, потерпело фиаско, как и первое, бывшее 12 жерминаля (1 апреля). Бонапарт, как мы знаем, был в то время не в Париже, а в Шалоне, но некоторые из его друзей, среди них Саличетти и Альбитт, были скомпрометированы этим событием. Им пришлось бежать, чтобы не попасться в руки Конвента. Саличетти нашел убежище у мадам Пермон, жившей в Париже с 9 термидора. Она взяла его к себе, переодетым слугою, и таким образом спасла от смерти. Все это, конечно, не способствовало улучшению положения Бонапарта, уже раз скомпрометированного при падении старшего Робеспьера. Приехав в Париж, он нашел там совсем не то, чего ожидал. Все революционные принципы, казалось, исчезли. Речь заходила, правда, о восстановлении Конституции 1793 года, но Конвент был очень далек от осуществления этого намерения. Все стремились к покою, к наслаждению жизнью и высказывались против каких бы то ни было переворотов, 9 термидора перевернуло все вверх дном. Единственною возможностью обеспечить себе будущее было для Наполеона покинуть партию радикалов и примкнуть к термидорцам.
Стать в Париже на твердую почву Бонапарту было очень трудно. Без связей, без денег, хотя он и продолжал получать свое генеральское жалованье, он с трудом пробивался в то дорогое время, когда бумажные деньги потеряли всякую ценность. Мармон рассказывает об этом малодостоверном периоде жизни Наполеона: “Мы все втроем очутились в Париже. Бонапарт без должности, я без легального отпуска, а Юно в качестве адъютанта при генерале, которого правительство не желало признавать. Мы проводили время в Пале-Рояле и в театрах, хотя почти не имели денег и никаких шансов на будущее”.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});