Чужие и свои - Михаил Черненко

А что через семь лет не станет Сталина и его наследники осудят Абакумова на смерть вслед за Берией, того знать никому дано не было.

Еще зимой вышло разрешение привозить сюда, к месту службы в Германии, семьи из Советского Союза. Офицеров стали пускать в отпуск. Человек ехал на полтора месяца домой и возвращался с женой и детьми, если они были. А некоторым отпуск почему-то не полагался; может быть, они мало были на фронте или вообще недавно начали службу. Или какие-то другие обстоятельства, но так или иначе, а появилось вот какое новшество: за семьей офицера стали посылать солдата. Было это официально разрешено, или начальство так устраивало по своему усмотрению и разумению — не знаю. А знаю, что наш начальник, майор Александр Мефодьевич Зубов, в открытую сказал, что посылать надо тех, чей дом поближе к месту, куда едут. Чтобы человек мог заехать и к себе домой хотя бы на день-другой. Потому что когда еще будут отпуска всем. (Смотри главу шестую — чуть не до самого конца войны в немецкой армии давали отпуска с фронта.)

Кто привез семью самого начальника — не помню. Может быть, кто-то с его прежнего места службы, из управления «Смерш» фронта. За семьей Михаила Филипповича поехал мой друг шофер Вася Смирнов, оба были из Сибири, всего сутки пути на поезде от Новосибирска до Новокузнецка, тогда Сталинска. А в начале лета сорок шестого майор Зубов разрешил послать за семьей офицера в Запорожскую область меня. «С заездом в город Харьков, — было написано в командировочном предписании, — на срок 4 (четыре) дня». Официально все это называлось «для выполнения задания командования». Возможно, что к слову «задание» было еще прилагательное «специального». И с собой мне дали, кроме документов на жену того офицера, засургученный пакет в Харьков — липовый, с каким-то никому не нужным запросом.

На всякий случай, если вдруг комендатура «полезет не в свое дело» — почему «с заездом».

В Харькове, куда добрался с пересадками только через три дня, обнял счастливых маму и бабушку. Услышал подробности, как маму приютили незнакомые люди в бывшем совхозе и выдавали за родственницу-учительницу. Мама рассказала, как спаслась от голодной смерти бабушка, выменяв ведро семечек на какую-то оставшуюся одежду. Села на улице и стала их продавать по стакану. Послевоенная нищета ощущалась во всем. Хлебные карточки, продуктов в магазинах нет. Солдатским хлебом и тушенкой, которые я получил по продовольственному аттестату в комендатуре, бабушка угощала моих школьных друзей как лакомством... А в украинской деревне, где жила жена офицера, за которой я приехал, мужчин, кроме нескольких инвалидов, вообще не было — полегли на войне почти все...

Без особых приключений, хотя и с бесконечными задержками на железной дороге, какие сегодня трудно себе даже представить, доехали мы с той женщиной на пятый день до своей заграницы.

Стыдился признаться себе, что почувствовал облегчение, когда вернулся: тут, на военной службе, лучше...

А в начале осени пошли в «Смерше» тревожные разговоры: нас, отдел контрразведки, ликвидируют! Сначала я в это совсем не верил, но вскоре услыхал от М.Ф., что все не так просто: на самом деле нас хотят объединить с опергруппой. Кроме «Смерша» в Потсдаме работала еще «опергруппа НКВД». Я тоже слышал о ней какие-то, секретные конечно, упоминания. Ну, группа и группа, у НКВД, наверное, здесь свои дела. И потом, сколько это людей? Десять человек? Ну, пусть двадцать... Как бы не так! Конечно, наши начальники знали и раньше, что это такое на самом деле, поэтому и началось беспокойство. «Группа» занимала большую старинную усадьбу с парком за высоким забором. Одних жилых домов у них — чуть не целый городок. Батальон охраны с зелеными погонами, как у пограничников, это тебе не наш взвод...

Довольно скоро все понемногу прояснилось. Оказывается, НКВД теперь вообще не будет, и «группа» станет учреждением нового министерства — МГБ СССР. Министерство государственной безопасности, во как! А наш «Смерш» будет отделом этого учреждения. Называться оно будет оперсектором; Оперативный сектор Советской военной администрации... Ясное дело, офицеры, и прежде всего начальник и М.Ф., что называется, чешут в затылке. Здесь — известная работа с привычным начальством. Свое хозяйство, обжитые квартиры. Свои автомобили, шоферы. Своя охрана. И между прочим, свой сапожник из солдат и вольнонаемный «портной по мелочам». У Михаила Филипповича еще недавно был повар... А там что будет?

А что будет с нами, солдатами? Да ничего особенного, пожимают плечами начальники: взвод перейдет в комендантскую роту при комендатуре города. Будете нести службу... Большинство не ждет от этого ничего для себя хорошего; собирались служить здесь уже до самой демобилизации, а на новом месте — еще неизвестно что. Я тоже жду худшего.

«Черненко, — позвал меня со своей обычной кривой улыбкой Зубов, недавно ставший подполковником. — Зайдите ко мне!»

Вошел к нему в кабинет, закрыл за собой дверь.

«Вот что, — глядя в стол, говорит начальник. — Хватит вам тут дурака валять...» На «вы» — это он всегда, солдат ты или капитан. Даже если дает взбучку.

Ничего не понимаю. Когда это я бездельничал?

«Мы вас, Черненко, забираем с собой туда, — продолжает начальник. На лице у него выражение явной брезгливости. — Будете оформляться в штат. Поняли?»

«Так точно!»

Ответил, кажется, по уставу, хотя в голове полный сумбур. Меня — в госбезопасность?!

Глава десятая. Оперсектор, или Ge-Pe-U

Получается — да; назавтра уже велят идти «туда», в бывшую опергруппу НКВД, в отдел кадров. Когда я туда пришел, велели заполнить анкету, невероятно длинную. Сверху на ней было напечатано: «Секретно по заполнении». Потом дали какую-то бумажку и сказали, чтобы шел с ней к коменданту: «Определит вам квартиру».

Невероятно, квартиру!

Нашел коменданта, отдал ему листок. Он черкнул на нем подпись-закорючку, показал в окно: «Вот тот дом. Третий этаж слева. Хочешь — зайди, посмотри. Послезавтра освобождается, и можешь вселяться. Если надо что из мебели, ну, кровати там не будет, — получишь у завхоза». Пропуска не дали, сказали, что проходить на территорию буду пока по списку. «Это до оформления».

На другой стороне той же улицы — три жилых дома, мой — попроще, а два других — пятиэтажные, что в Германии редкость. Куда девались их жители, непонятно. Говорят, здесь жили семьи местного фашистского начальства. Уехали на Запад перед приходом Красной Армии, бросив все.

Во многих квартирах осталась не только мебель, но вся посуда, разные принадлежности. В одной из них я первый раз в жизни видел электрический холодильник...