Тёмный карнавал (Dark Carnival), 1947 - Рэй Брэдбери

– Я еще вижу, спасибо тебе. Я еще могу видеть.

В девять тридцать, с опозданием на полчаса, он постучался в дверь класса. Учительница ждала его в своем длинном сером платье с капюшоном, закрывавшем лицо. На ней, как обычно, были очки в серебряной оправе и серые перчатки.

– Ты опоздал сегодня.

За ее спиной пламя камина ярко играло на блестящих корешках книг, стоявших на стеллажах. Стеллажи шли вдоль всех стен класса, а камин был такой большой, что Эдвин мог вступить в него не наклоняя головы.

Дверь класса закрылась, стало тихо и тепло. В классе стоял письменный стол, у которого когда-то сидел Господь. Он ходил по этому ковру, набивая свою трубку дорогим табаком, хмуро выглядывал из этого огромного окна с цветными стеклами. В комнате еще носились запахи табака, каучука, кожи и серебряных монет. Здесь голос учительницы звучал медленно и торжественно, когда она рассказывала о Господе, о старых временах, когда Мир еще создавался Волей и Трудом Господа, когда он из проекта на бумаге превращался в строение из бревен и досок. Отпечатки пальцев Господа еще сохранились на нескольких отточенных карандашах, которые лежат в коробке, закрытой стеклом. Их нельзя трогать, можно только смотреть, пока отпечатки не исчезнут, как растаявшие снежинки.

Здесь в этом классе, мягко льющийся голос Учительницы рассказывал Эдвину, что ожидается от него и его тела. Он должен расти и унаследовать черты, запахи, голос Господа. Когда-нибудь он сам станет Господом, и ничто не должно помешать этому. Ни небо, ни деревья, ни То, что находится за деревьями.

Он задумался, и очертания Учительницы расплылись у него перед глазами.

– Почему ты опоздал, Эдвин?

– Я не знаю.

– Я тебя еще раз спрашиваю, почему ты опоздал?

– Одна… одна из дверей, запертых, была открыта…

Он увидел, что Учительница вздрогнула, опускаясь в большое кресло с подлокотниками. Ее голос стал каким-то подавленным. Точно такой же был однажды у него самого, когда он плакал, испугавшись ночного кошмара.

– Какая дверь? Где? Она же должна быть заперта!

Дверь около портретов Дали-Пикассо, – сказал он в страхе; они с Учительницей всегда были друзьями. Неужели все кончилось? Он все испортил?

– Я поднимался по лестнице. Я должен был, должен! Простите меня, простите! Не говорите, пожалуйста, маме!

Она растерянно посмотрела на него; в стеклах его очков поблескивали языки пламени от камина.

– И что ты там видел? – пробормотала она.

– Большое голубое пространство!

– А еще?

– Еще зеленое, и даже какие-то ленты, и по ним ползут жуки. Но я был там совсем не долго. Клянусь вам, клянусь!

– Зеленое пространство, да, ленты и маленькие жуки, да, да, – от ее голоса стало еще страшнее. Он шагнул к ней и хотел взять ее за руку, но она отняла руку и подняла ее к своей груди. – Я сразу спустился, я закрыл дверь, я больше не буду, никогда-никогда! – отчаянно плакал он.

Ее голос был таким тихим, что он едва мог разобрать слова.

– Но ты уже видел, и захочешь увидеть еще и теперь всегда будешь интересоваться этим.

Она раскачивалась взад-вперед. Внезапно она повернула к нему свое лицо:

– А какое оно, то, что ты видел?

– Оно очень большое – я очень испугался.

– Да, да, большое, огромное, Эдвин. И так же похоже на наш Мир. Большое, огромное, неопределенное. О, зачем ты это сделал? Ты же знаешь, что это плохо!

Воцарилась тишина, прерываемое потрескиванием дров в камине. Она ждала его ответа, и так как он молчал, проговорила, едва двигая губами:

– Это все из-за Матери?

– Я не знаю!

– Она все время кричит, ворчит на тебя, ничего не позволяет, а тебе хочется побыть одному, да? Ну, скажи мне!

– Да! Да! – закричал он, захлебываясь от рыданий.

– И ты убежал, потому что она захватила все твое время, все твои мысли? – ее голос был печальным и растерянным. – Ну, скажи…

Он вытирал кулачками слезы: – Да!

Он кусал себя за пальцы, за руки: – Да!

Это было нехорошо – признавать такие вещи, но сейчас ему не нужно было их говорить. Она сама все сказала, и ему оставалось только соглашаться, кивать головой, громко всхлипывать.

Учительница как-то сразу постарела и сгорбилась. Она медленно поднялась, подошла к столу и что-то написала на листке бумаги.

– Передай это Матери; здесь сказано, что у тебя каждый день должно быть два свободных часа. Проводи их, где хочешь. Но только не снаружи. Ты меня слышишь?

– Да, – он вытер лицо. – Но…

– Что?

– А Мама обманывала меня о том, что происходит снаружи, и об этих чудовищах?

– Посмотри на меня, – сказала она. – Я твой друг, и никогда тебя не била, как это иногда приходится делать твоей Матери. Мы обе здесь для того, чтобы помочь тебе во всем разобраться и вырастить тебя так, чтобы с тобой не случилось того же, что с Господом.

Она поднялась и нечаянно оказалась ярко освещенной пламенем из камина. На лице ее прорезались мелкие морщины. Эдвин замер.

– Огонь! – прошептал он.

Учительница неловко отвернулась.

– Огонь, – Эдвин перевел взгляд с пламени на ее лицо, которое уже исчезло в складках капюшона.

– Ваше лицо, – глухо сказал Эдвин. – Вы так похожи на мою Маму!

Она быстро повернулась к книгам и сняла одну с полки. Затем она произнесла своим высоким монотонным голосом, глядя на книги:

– Женщины все похожи друг на друга, ты же знаешь! Забудь об этом! Иди сюда, – она протянула ему книгу. – Читай дневник! Первую главу.

Эдвин взял книгу и даже не почувствовал ее веса. Языки пламени вспыхивали и исчезали в дымоходе. Эдвин начал читать, а Учительница откинулась назад, удобно устроившись в кресле. И чем дальше он читал, тем спокойнее становилось ее лицо. Она начала кивать в такт его чтению, и ее голова в капюшоне напоминала торжественно раскачивающийся язык колокола. Эдвин машинально читал и думал о книгах, стоявших на стеллажах. Некоторые страницы на них были вырезаны, некоторые зачеркнуты. Некоторые книги были совсем заклеены, а другие были плотно перевязаны клейкой лентой и стояли, как собаки в намордниках.

"Почему?" – думал Эдвин, продолжая читать.

– Вначале был Бог. Он создал Вселенную и Миры во Вселенной, континенты в Мирах и Земли на континентах. Он своим умом и своими руками создал свою любимую жену и ребенка, который со временем сам станет Богом…

Учительница медленно кивала. Огонь засыпал на багровых углях. Эдвин продолжал читать.

Эдвин съехал вниз по перилам и, запыхавшись, влетел в гостиную:

– Мама! Мама!

Она сидела в кресле и тяжело дышала, как будто ей тоже пришлось проделать бегом изрядный путь.

– Мама, почему ты так вспотела?

– Я? – в ее голосе послышалось раздражение, как будто это была его вина, что ей пришлось так спешить. Она тяжело вздохнула и взяла его на руки.