Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 Объявление мое состояло в немногих только словах, а именно, что верховье речки Лесного–Тамбова еще впереди и земля налеве не наша, а владеют ею рассказовские, а какая она и какого уезда и казенная ли или дачная, того будто бы не знаем. Сие самое и понравилось господину Рыбину; но он скоро стал мысли свои переменять, как я, кончивши записку, поздравил его, смеючись, что он первой и изрядной болтун и ошибку сделал. Он не понимал, правда, что я под сим словом разумел, однако начинал меня побаиваться. Но мы еще с ним были ладны.

 Как все сие продлилось долго и время настало уже обедать, то стали мы звать межевщика к себе в гости обедать и тем паче, что видели мы, что господин Пашков морил его и всех голодом. Долго он отнекивался, боясь прогневать г. Дашкова; но я скоро нашел средство его убедить, говоря ему при поверенном, чтоб он взял его с собою, так не будет ему и сомнения в том, что он с нами говорить будет. Стыдно и дурно было тогда межевщику и Рыбину; итак, принужден он был ехать с нами в наш лагерь.

 Приехавши туда, начали мы к нему подлещаться и старались угостить его наилучшим образом; по счастию было чем поподчивать, покормить и попоить: всего было наварено и настряпано. Старичок наш был тем чрезвычайно доволен и обращался с нами очень ласково, а особливо со мною. Мы разговорились с ним о Богородицке, которую волость он межевал, и о князе Гагарине и об управителе г. Опухтине, и свели дружбу. Одним словом, удовольствовали его, как надобно.

 После обеда отозвал он меня к стороне и стад уговаривать, чтоб я поступил с г. Пашковым миролюбно и развелся порядочно. Комиссия была тогда для меня от него отделаться. Будучи с одной стороны к миролюбию склонен, а с другой предвидя сущую невозможность полюбовного развода, не находил я почти слов к соответствованию ему. Однако мне удалось оставить его в хорошем о себе мнении и в надежде, тем наиболее, что я, не обещая ничего, твердил только, что посмотрю, как–то поведет Рыбин, и если будет сходно, то для чего не развестись, дело не уйдет еще, хотя и спор будет.

 Сим и сему подобным убаял я его так, что он сам взялся и обещал склонять и уговаривать Рыбина, чтоб он не таково далеко заходил в наши земли; а мне то–то было и надобно.

 Таким образом начало дело понемногу клеиться. Межевщик, возвратившись с нами к астролябии, непреминул отозвать Рыбина к стороне и переговорить с ним наедине. «Хорошо!» думал я: — «пускай переговорят, авось–либо на нашей улице будет праздник». Рыбин в самом деде повеселее сделался. Однако сия радость его недолго продлилась. Туча висела уже над его годовою, и не то бы он заговорил, если б знал, что у меня лежит в кармане на его шею заготовленное.

 Но как бы то ни было, но надлежало начинать дело и Рыбину начинать вести отвод свой далее. Я очень любопытен был видеть, куда он с того места поведет. И как мне положение тамошних мест было несколько знакомо, то удивился я, что он поставил веху и стал вешить линию прямо степью, так что оною линиею ему ни на вершину Панды, и ни на речку Караваенку приттить было не можно.

 Видел я, что он путался и сам не знал, куда вел, но молчу и смотрю что будет и куда пойдет далее. Уже идем мы версту, идем другую, а он все ведет и все молчит. Но, наконец, стал он приближаться уже и к нашим дачам и дело становится не очень для нас ладно. Время было начинать и нам свой спор, но я жду, чтоб рассказовские окончили свое владение. Но сии глупцы всего меньше о том помышляли. С дуру, что с дубу, рады были тому, что их владение влеве еще простиралось и готовы были б и все называть своим, если б только никто ничего не говорил.

 Увидев, что они готовы были зайтить сим образом и в наши дачи, стал я помышлять, как бы их уже и остановить. И как опасность стала становиться час от часу более, то стал я им уже тихонько говорить, что пора им окончить свое владение. Но беды мои были с ними: не слушались, окаянные! Я так и сяк, но не туда едут. Попалась дуракам какая–то дорожка и твердили только с дуру: вот немного еще, вот до дорожки.

 — «Дураки такие–сякие», говорю им: «что вам попалась за дорожка? Переставайте, я вам сказываю, а то беды себе наделаете и все дело испортите так, что и поправить будет не можно, но тогда и у меня уже не спрашивайтесь».

 И как они и сего не уважали, а все шли да шли далее, то, подошед опять к поверенному их, сказал: «Слышишь ли, пошел останавливай межевщика и скажи, что земля ваша кончилась, а впереди отнюдь не называй нашею, а скажи не знаю какая. Слышишь ли, пошел!»

 — Добро, добро! ин пора, ответствует мне.

 Но пора, пора, а сам ни по ногу, боится и приступить к межевщику; а цепь волокли да волокли, и межевщик подвигался да подвигался. Горе меня тогда взяло. Я моргаю, я сую рассказовских поверенных, но они, по несчастию моему, случились сущие мешки, и неповоротни, таки ни маленького провора в них не было.

 Наконец, не пронялся я и вздумал отважиться на удачу сам остановить межевщика, и подошедши вдруг, начал говорить, что в том месте рассказовская земля кончилась и кликал рассказовских, крича на них, что они молчат и зевают, а сам трясся и боялся, чтоб они с дуру, окаянные, не заспорили. Но по счастию был я у них более в кредите, нежели сам думал. Послушались и подтвердили, что так, хотя в самом деле владение их еще далее по степи простиралось, но они не погнались уже и стали в том, что земля их кончилась, и что начинается уже Божья да государева.

 «Ладно, думал я: дело идет стройно.. Оканчивайте–ка, Иван Петрович, их дачу и отпускайте их, сказал я межевщику, а там посмотрим, что будет».

 Между тем, как сие происходило, Рыбин находился впереди и метался, как угорелая кошка, устанавливая вехи. Он приметил уже сам, что не туда и в такую степь забрел, где кроме неба и ковыля ничего было не видно, и не знал как бы уже пособить себе и податься вправо. Почему и рад был, что мы остановились и начали записывать объявление рассказовских, и, пользуясь сим случаем, перенес вехи и сделал великой поворот вправо, подаваясь к речке Караваенке.

 Я тотчас сие усмотрел и был тем доволен, ибо то–то было мне и надобно; однако молчу и не говорю ничего, но даю время опять записать новой румб, чтоб он у меня от сей новой линии не отвертелся и услышав мой спор, не повернул влево.

 Как рассказовское дело было уже кончено и надлежало нам говорить, то спросил я только Рыбина, куда он теперь повернул? Он тотчас сказал, что ему следует теперь иттить на вершину Пандинскую и он идет туда.

 — «Очень хорошо!» сказал я: — «я прошу милости записать, что он идет на вершину Пандинскую». Межевщик хотя бы и не имел права сего сделать, но тотчас велел записать.

 — «Прикажите ему подписаться», говорю я далее. Рыбин тотчас и подписался, не предвидя нимало, что у меня на уме тогда было. Но не успел он подписаться, как, обратясь к межевщику, я сказал: