Ставка на проигрыш - Михаил Черненок

— Реваза почерк.

— От кого он такие крупные суммы получал?

— Представьте себе, не знаю.

Положив на край стола чистый лист бумаги и шариковую авторучку, Маковкина попросила:

— Напишите по этому поводу объяснительную.

Зарванцев тыльной стороной ладони вытер внезапно вспотевший нос, неуверенно взял ручку и словно испугался:

— Я не знаю, что писать!

— Пишите под мою диктовку. «Следователю прокуратуры Маковкиной. Объяснительная. По существу предъявленных мне почтовых переводов, полученных Ревазом Давидовичем Степнадзе по паспорту…» — Маковкина помолчала. — Перепишите из талонов серию и номер паспорта, кем и когда он выдан… Переписали? Теперь заканчивайте: «Ничего объяснить не могу». И распишитесь.

Когда Альберт Евгеньевич аккуратно вывел красивую подпись, Маковкина посмотрела на его старенькие кеды примерно сорок второго размера и обратилась к Бирюкову:

— Сейчас сличим обувь, Антон Игнатьевич. После этого, думаю, не стоит больше отнимать у Альберта Евгеньевича время.

— Вы меня отпустите? — с удивлением спросил Зарванцев.

— Конечно. Только прежде зайдем с вами ненадолго в научно-технический отдел.

Маковкина заполнила стандартный бланк постановления о назначении экспертизы и, поднявшись из-за стола, предложила Зарванцеву:

— Пройдемте со мной.

— Куда? — испугался тот.

— К эксперту. Там я все вам объясню.

— Я ничего не знаю!

— Никаких знаний от вас не требуется.

— Но зачем это?!. Для чего?!

— Я все вам объясню, — спокойно повторила Маковкина и направилась к двери.

Зарванцев, тревожно посмотрев на Антона, с неохотой пошел следом. Едва закрылась дверь кабинета, Антон разложил на столе фотографии Степнадзе и Зарванцева и сосредоточенно стал их изучать. Отвлекся он лишь тогда, когда вернулась Маковкина.

— Какой-то необычайный трус, — сказала она. — Кроме внешности, у него нет ничего мужского.

— А внешность оригинальная, правда? — спросил Антон.

— Не сказала бы…

Антон показал старый паспорт Степнадзе:

— Вглядитесь в фотографию. Есть что-нибудь общее с Зарванцевым?

Маковкина посмотрела в паспорт.

— Ничего нет.

Антон протянул фотоснимок Альберта Евгеньевича:

— Сравните нос и глаза…

— Очень отдаленное сходство, — сказала Маковкина. — Лбы совершенно непохожи: у Степнадзе — широкий, у Зарванцева — будто редька хвостом вверх.

— А если лоб Зарванцева закрыть форменной железнодорожной фуражкой?..

Маковкина помолчала:

— Тогда, возможно, что-то общее будет.

Бирюков, сняв трубку телефона, пригласил эксперта-криминалиста. Как только Дымокуров вошел в кабинет, сразу спросил:

— Аркадий Иванович, что показывают пробы грунта с «Запорожца» Зарванцева?

— Делаем спектральный анализ, будем сравнивать с пробами из Шелковичихи.

Антон передал фотографию Альберта Евгеньевича:

— Очень срочная просьба. Надо с помощью фоторобота одеть вот этого гражданина в железнодорожный пиджак и фуражку.

— Оденем, — сказал Дымокуров.

— А вот, Аркадий Иванович, образец почерка. — Маковкина протянула эксперту «объяснительную» Зарванцева. — С почерком Степнадзе ничего общего здесь нет, но для почерковеда это, как говорят, карты в руки. Экспертиза по обуви движется?

— Полным ходом, но конкретного пока ничего сказать не могу.

Дымокуров вышел из кабинета. Бирюков, посмотрев на Маковкину, вдруг проговорил:

— А в опере Зарванцев, оказывается, не был.

Маковкина оживилась:

— Признаться, мне тоже показалось странным, что он, в общем-то образованный человек, художник, не запомнил фамилию московского артиста, исполняющего ведущую партию. И еще: почему Зарванцев так упорно подводит своего дядю под статью о покушении на изнасилование?

Бирюков задумался.

— Эта статья не предусматривает конфискации имущества подсудимого…

— Значит, не заботясь о репутации дяди, Зарванцев заботится о сохранении его имущества? — ухватилась за мысль Маковкина.

— Не будем пока гадать, Наталья Михайловна, — Антон вздохнул. — Послушаем, что скажет Вася Сипенятин, узнав о смерти Пряжкиной. Разрешите, я сам побеседую с ним. Замысел один есть.

— Беседуйте!

Глава XXX

Сипенятин долго усаживался на стуле, словно сознательно оттягивал начало допроса. Затем с любопытством посмотрел на Маковкину, улыбнулся ей и, кивнув на микрофон, с наигранной бодрецой сказал Антону:

— Поехали, гражданин инспектор.

Антон показал снимок полуобнаженной Пряжкиной, ничком лежащей на берегу реки:

— Еще один труп, гражданин Сипенятин…

— Ну и что?.. — На Васином лице появилось недоумение. — По мне, теперь пусть хоть пол-Новосибирска угробят. Я ж который день как пойманный орелик сижу за решеткой.

Антон взял другой снимок, где Пряжкина была снята лицом кверху. Показав его Сипенятину, спросил:

— Узнаете?

Сипенятин сосредоточенно замер. Помолчав, нахмурился и с наигранным возмущением заговорил:

— Вот гад в Новосибирске завелся! Одним почерком работает! Раздевает баб и…

— А кого он еще раздел? — быстро перебил Антон.

— Как кого? Ту, чью сумку мамаше моей подбросили.

— Откуда знаете? Я ведь ее снимок вот так, как этот, вам не показывал…

Сипенятин растерялся и, стараясь исправить свой промах, торопливо спросил:

— Чо, инспектор, зазноба продолжает меня топить?

Антон положил фотоснимки на стол:

— Дело значительно хуже, Василий… Не Звонкова вас уличает, а соучастники, с которыми вы связались.

— Сивый никогда в групповых делах не участвовал, — нахмурясь, проговорил Сипенятин. — Я один на один работаю.

Случай был самый подходящий, чтобы проверить предположение Степана Степановича Стукова относительно подделанной иконы, и Антон спросил:

— За что последнее наказание отбывали?

— За бабкину икону.

— Сами ее подделали?

Сипенятин словно приготовился к прыжку.

— От бабки такая досталась. А чо?..

— Неправду говорите, вот что. — Бирюков разложил около десятка фотографий, среди которых были и снимки лиц, причастных к делу Холодовой. — Может быть, скажете, кто из этих людей мастер по подделке икон?

— Чего старое ворошить? — насупясь, буркнул Сипенятин. — За икону я три года от звонка до звонка в зоне оттрубил.

— Напрасно строите «джентльмена», когда вас снова без зазрения совести толкают на скамью подсудимых.

Вася не проронил ни слова, но по насупленному лицу можно было понять, что он мучительно борется с собой. Чтобы вызвать его на откровенность, сейчас следовало очень быстро найти какой-то, пусть незначительный, довод. Антон, не теряя времени, достал из сейфа сумку Холодовой и, поставив ее на стол, строго проговорил:

— Теперь, как понимаете, не тремя годами пахнет. Кстати, в этой сумке были деньги. Где они?

— Там всего двести рублей было, — ухмыльнулся Сипенятин.

— Откуда у вас три тысячи взялось?

— Я ж говорил уже: пахан дал.

— Какой? За какую услугу?

Словно решив, что терять нечего, Вася поморщился и ткнул пальцем в фотографию Степнадзе.

— Вот этот пахан. Расплатился за то, что я не заложил его перед последней отсидкой.

— Рассказывайте все по порядку.

Сипенятин повернулся к Маковкиной:

— Корреспондентка?..

— Следователь прокуратуры, — сухо ответила та.

— А-а-а… — На Васином лице появилось разочарование. Опять повернувшись к Антону, он усмехнулся. — Однажды такая же симпатичная про меня писала в газетке. «Из зала суда» статья называлась. Кореша с воли присылали в зону. Хотел сберечь на память, а один щипач искурил…

— Говорите по существу, — оборвал Антон.

— По существу так дело было… — Сипенятин шумно вздохнул. — С паханом тем познакомился, когда мамаша рядом с Фросей Звонковой жила. Пару икон ему по червонцу продал. Через неделю двинул я на толкучку помышковать. Смотрю, один гусь мои иконки по сотняге толкает, а пахан, как вроде бы посторонний, цену набивает. И продали каким-то чудикам! Только деньги в лопатники сложили, подхожу к ним: «Здрасьте, папаша. Прошу пожертвовать бедному наследнику пятьдесят процентов из вашей выручки, а то Уголовный кодекс по вас скучает». Заюлил, выкладывает сотнягу. Говорю: «Есть икона шикарней. Толкнем совместными усилиями?» Закрутился: «Сам толкай». — «Папаша, кто ж у меня за приличную сумму купит? Только увидят мой портрет, сразу кошельки щупать начнут — не испарились ли червонцы?..» Короче, клюнул пахан. Отдал я ему икону. Через месяц приносит назад — золотом горит и камушки играют. Толкует: «Проси две тысячи. Я помогу». — «Сколько на мой пай отвалишь?» — «Пятьсот». Хлопнули по рукам. Нашел я на толкучке чудика. Закрутил тот икону со всех сторон. И поиметь ее хочется, и колется, и мама не велит. Солидно подходит пахан. Проверил «золото», «камушки» поглядел, подсказывает чудику: «Не меньше трех тысяч, понимаешь, стоит». Чудику как скипидару плеснули — испугался, что я заломлю все три… — Сипенятин, помолчав, усмехнулся. — А когда угрозыск взял меня за хвост, звоню пахану, мол, в зоне двое нар пустует. Пахан хлеще того чудика взбрыкнул. Дескать, бери дело полностью на себя. Вернешься — три тысячи наличными получишь и, кроме того, при необходимости в любой день червонец без отдачи на выпивку иметь будешь. Кумекаю, такого козырного пахана беречь надо. Если с умом доить, то красиво жить можно. А в зону я его всегда успею пристроить, если наколет. Вот так, инспектор, по существу…