Предания русского народа - И. Кузнецов

В некоторых местах стояли широкие белые шатры, называемые колоколами, с полоскавшимися в воздухе флагами; они содержали под своими завесами огромные деревянные чаны с вином, их называли дубовые штофы; на стенках их, на крючках, висели мерные кружки, отчего кабаки и именовались кружалами; поэтому в старину и говорили «выпить крючок винца». Вокруг этих шатров кишел народ; там всякий занимался своей любимой потехой: кто играл в орлянку, кто в чехарду, кто теснился смотреть на богатырский кулачный бой, кто на фокусников, кто тешился остротами паяцев или пискотней кукол в балаганах, кто вертелся на колыхалках (на качелях) и, важно подпершись, на каруселях.

Оттуда же раздавалась песнь:

В роще Марьиной гуляньеВ тот же день был и Семик.

В Семик некоторые гуляли там всю ночь, особенно когда вскатывался на небо молодик (новый месяц), гуляки приветствовали его восклицанием: «Свети месяц посветлее, гулять веселее!» В чаще леса иногда слышалась и казенная песня «караул!», несмотря на то, что по роще ходили сермяжные рыцари полиции, будочники, которых тогда называли хваталами. Бывало, утром после гулянья находили в лесу непроспавшихся еще гуляк с недочетом волос на бороде после драки или с шишкой на лбу после ласковой зуботычины, разутых и раздетых учтивыми местными камердинерами (которых называли раздеваи-разуваичи). Скольких приключений, романтических и сатирических, была свидетельница Марьина роща, сколько тайн прикрывали густые развесы дерев ее!..

(С. Любецкий)

Разгуляй

Разгуляй находится у Елохова моста. Этот мост сделан над ручьем, протекающим из колодцев, через Каланчевское поле (полагают, не из-под ели ли вытекал этот ручей, поэтому будто и мост назван Елоховым). Там, на распутье четырех дорог, в старину стояло «кружало» (кабак, трактир, питейный дом): подобные заведения всегда устраивались и устраиваются по большей части на распутье дорог, на площадях и близ застав. Этот, известный гулякам, трактир соперничал с известным в то время цареградским трактиром, находившимся в Охотном ряду. Кто хотел предаться гульбе втихомолочку, не слишком гласно, — особенно жители Замоскворечья, купеческие детки, держимые в то время круто своими родителями, да и сами-то родители, вечерком, заперев свои лавки и собравшись веселой компанией кутнуть, — ехали на Разгуляй, в помянутый трактир, как в отдаленный угол Москвы, где их другие посетители не знали. Для подобной чтимой компании, разумеется, по расточительности ее, находились и особенные уютные комнаты; но, несмотря на это, иногда бывали там, по рассказам современников, водевильные сцены, например, неожиданные встречи отцов с сыновьями, хозяев с приказчиками и т. д.

Пировали тогда оглушительно шумно, пили богатырски; к услугам пировавших являлись там гуслисты, торбанисты, песельники; а к полному разгару удовольствий посетителей трактира являлись цыганки-ворожеи, цыганки-солистки и цыганки, составлявшие заказной, пронзительный хор. Окна трактира запирались ставнями или занавешивались шторами, и гуляки пировали от зари до зари. Начиная с осенних вечеров до Святой недели трактир на Разгуляе кипел народом; к тому же через это место совершались праздничные, многолюдные зимние катания в Покровское.

(С. Любецкий)

Легенды Санкт-Петербурга

Свадьба шута

На площади между Адмиралтейством и Зимним дворцом в Санкт-Петербурге в 1739 году был построен ледяной дом, в котором даже дрова были изо льда. В назначенный день к крыльцу между ледяным домом и дворцом подъехала золотая десяти — стекольная карета, запряженная восемью неаполитанскими лошадьми, украшенными золотой сбруей и страусовыми перьями на головах. В ней сидела государыня-императрица Анна Иоанновна с придворной дамой. Когда поезд тронулся, двенадцать пеших гайдуков сопровождали лошадей по шести со стороны. Кучера, сидевшие на козлах, одеты были в ливрейные шубы, украшенные золотыми галунами, в башмаках и шелковых чулках. Блестящие пажи во французских кафтанах и блондах окружали карету государыни. Два араба в золотых шубах и в белых чалмах. Двенадцать сержантов в гренадерских мундирах и в шляпах с плюмажем охраняли карету верхами. Позади этой кареты следовали несколько других с великими княжнами. В одной из них сидела дочь Петра Великого, Елисавета Петровна, будущая императрица. Тут Анна Леопольдовна. Далее — карета герцога Курляндского (ужасного Бирона), окруженная его собственными гусарами, скороходами, егерями и пажами. Рядом с ним его жена, с головы до ног залитая в бриллианты, что оценивали в два миллиона. Там Миних… и проч., а затем уже в хвосте придворного кортежа ехали не придворные, а все те, которые почему-либо могли участвовать в поезде. В голове шествия рота гвардейцев: треугольные шляпы солдат украшены еловыми ветвями, у офицеров — лаврами…

Вот выступает громадный слон в теплых котах. Вожак с молотком сидит на хребте. На спине была помещена железная клетка, в которой сидели шут Кульковский с супругой барской барыней Подачкиной, оба сидят один против другого, блистали через железную решетку клетки золотом и бархатом. Они ехали из церкви на обед, сопровождаемые оригинальною свитою.

За экипажем новобрачных ехали на оленях остяки; за ними новгородцы на паре козлов, малороссы на волах, чухонцы на ослах, татарин со своей татаркою на откормленных свиньях, финны на своих шведских лошадях, камчадалы на собаках, зыряне, ярославцы и проч. Всего до 150 самых разнообразных костюмов свидетельствовали о разнообразии племен.

Картина была чудная и привлекла весь Петербург; она оживлялась звоном бубенчиков, колокольчиков и криками животных самого разнообразного характера.

По воле государыни поезд сделал два оборота по луговой линии и потянулся к манежу Бирона, где был приготовлен обед для новобрачных и гостей на 303 куверта. Гостей встретили музыкой и посадили всех за стол, причем каждому представителю нации было подано его национальное кушанье.

Государыня с блестящей свитою придворных расположилась на возвышении. Лишь только все расположились обедать, как Тредиаковский, Василий Кириллович, прочел во всеуслышание следующие стихи:

Торжествуйте все Российские народы.У нас идут златые годы.Восприимем с радости полные стаканы,Восплещем громко и руками,Заскачем весело ногами,Мы, верные гражданы.Имеем мы днесь радость учрежденну,Повсюду славно вознесенну:Анна над Россиею воскрылилась всею!То-то есть прямая царица,То-то добра Императрица!Признаем всей душою.

После обеда начались пляски: каждая пара танцевала свою национальную. Пир окончен, и новобрачные в том же порядке отправлены в ледяной дом, где их и заперли до утра. Поезд распущен, и часовые стали караулить дверь ледяного дома, дабы влюбленная чета не могла освободиться ранее.

(М. Забылин)

Эпитафия собачке

Когда я приехал в Царское Село, — говорит в одном месте своих мемуаров гр. Сегюр, — императрица (Екатерина II) была так добра, что сама показала мне все красоты своего великолепного загородного дворца. Светлые воды, тенистая зелень, изящные беседки, величественные здания, драгоценная мебель, комнаты, покрытые порфиром, лазоревым камнем и малахитом, все это представляло волшебное зрелище и напоминало удивленному путешественнику дворы и сады Армиды. При совершенной свободе, веселой беседе и полном отсутствии скуки и принуждения один только величественный дворец напоминал мне, что я не просто на даче у самой любезной светской женщины. Императрица свободно говорила обо всем, исключая политику. Она любила слушать рассказы, любила сама рассказывать. Если беседа случайно умолкала, то обер-шталмейстер А. А. Нарышкин своими шутками непременно вызывал на смех и остроты. Почти целое утро государыня занималась, и каждый из нас мог в это время читать, писать, гулять, — одним словом, делать, что ему угодно. Обед, за которым бывало немного блюд, был вкусен, прост, без роскоши; послеобеденное время употреблялось на игру или беседу; вечером императрица уходила довольно рано и мы собирались у кого-нибудь из приближенных императрицы.

Однажды императрица сказала мне, что у нее умерла маленькая левретка Земира, которую она очень любила и для которой желала иметь эпитафию. Я отвечал ей, что мне невозможно воспеть Земиру, не зная ее происхождения, свойств и недостатков. — Я полагаю, что вам достаточно будет знать, — возразила императрица, — что она родилась от двух английских собак Тома и Леди, что она имела много достоинств и только иногда бывала немножко зла. Этого мне было довольно, и я исполнил желание императрицы и написал следующие стихи, которые она чрезвычайно расхвалила: