Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2 - Мурасаки Сикибу

Целыми днями она печалилась, размышляя о том, удастся ли ей отыскать средство встретиться с Великим министром. О его домогательствах, столь огорчавших ее в былые дни, она не рассказывала даже Укон, поэтому теперь томилась тайно, не решаясь никому открыться. Впрочем, Укон кое о чем догадывалась, хотя и не могла знать точно, что меж ними произошло.

Вот что ответила госпожа Найси-но ками:

«Я не посмела бы даже написать к Вам, но, не желая тревожить Вас своим молчанием…

Как тосклив этот дождь!Со стрехи падают каплиНа мои рукава…Пузыри на воде… И на мигЯ не в силах забыть о тебе (217)

О да, с каждым днем все сильнее тоска…»

Письмо заканчивалось обычными изъявлениями дочерней почтительности.

Развернув его, Великий министр почувствовал, что капли дождя стекают и по его щекам. Страшась людского суда, он постарался ничем не обнаружить своего волнения, но как мучительно сжалось его сердце!

Невольно вспомнились ему те давние дни, когда Государыня-мать из дворца Красной птицы препятствовала их встречам с другой Найси-но ками… Но разве так он тогда страдал? Увы, настоящее чувство почти всегда представляется нам более значительным, чем прошлое.

«Люди, неумеренные в страстях, осуждают себя на вечные муки. Стоит ли предаваться отчаянию? Это не более чем мимолетное увлечение, к тому же в моем положении…» – уговаривал себя Гэндзи, безуспешно пытаясь вернуть утраченное душевное равновесие.

Он достал из шкафчика восточное кото, и сразу же вспомнилось ему, как мило играла на нем госпожа Найси-но ками. Тихонько перебирая струны, он запел:

– У жемчужных водорослейНе срезай корней…[3]

Не думаю, чтобы та, к кому стремились его думы, осталась равнодушной, увидев его в тот миг.

Государь тоже не мог забыть Найси-но ками, как ни мимолетна была их встреча, и, хотя старая песня: «Волоча одежды красной цвета алого подол» (256) – не так уж и изысканна, он беспрестанно повторял ее и печалился. Иногда он тайком писал к ней. Однако даже его послания не могли развеселить супругу Удайсё, постоянно сетовавшую на злосчастную судьбу, и если она отвечала, то лишь отдавая дань приличиям. Думы же ее то и дело устремлялись к Великому министру, и она с умилением и благодарностью вспоминала его доброту.

Настала Третья луна.

Глядя на глицинии и керрии, особенно прекрасные в лучах заходящего солнца, Великий министр невольно представлял себе изящную фигурку Найси-но ками. В конце концов, забросив Весенние покои, он перебрался в Западный флигель и коротал там дни, любуясь цветами.

Пышные керрии привольно цвели у низкой ограды из темного бамбука…

– «Лепестками выкрашу платье» (257), – произнес однажды Гэндзи.

– Не дойдя до Идэ,Нам пришлось расстаться нежданно,Я молчанье храню,Но к далеким керриям сердцеВсе так же стремится… (258)

«Вдруг о тебе напомнят…» (259) – добавил он, но, увы, рядом не было никого, кто мог бы его услышать. Он словно впервые понял, что потерял ее. Странно, не правда ли?

Однажды попались ему на глаза утиные яйца. Придав им вид плодов «кодзи» и померанцев, министр как бы между прочим отослал их Найси-но ками. Опасаясь, что записка возбудит любопытство дам, он постарался написать ее со сдержанной заботливостью, подобающей настоящему отцу.

«Как давно мы не виделись! Признаюсь, я не ожидал подобного невнимания. Впрочем, говорят, Вы не вольны распоряжаться собой… Значит, надеяться на встречу тем более не приходится, и лишь в исключительном случае…

Не видно ужеОдного из птенцов, что вывелисьВ этом гнезде,Но кто же, хотел бы я знать,Столь дерзко его похитил?

О, зачем вы так суровы? Жестокая…»

Удайсё тоже прочел письмо и, ухмыльнувшись, проворчал:

– Женщина без особой надобности не должна ездить даже к родному отцу. А уж к приемному тем более. Не понимаю, почему господин министр никак не может примириться с обстоятельствами и изволит упрекать вас?

Найси-но ками посмотрела на него с неприязнью.

– Я не знаю, что отвечать, – растерявшись, сказала она, и Удайсё заявил:

– Я сам напишу ответ, – чем отнюдь не улучшил ее настроения.

«Ничтожней другихСебя почитая, скрывалсяОт света в гнездеЭтот дикий птенец, и кому жеЗахочется прятать его?

Смею заметить, что Ваши упреки лишены оснований. Надеюсь, Вы простите мне некоторую вольность тона…» – написал он.

– Что за чудеса? Никогда не думал, что Удайсё способен шутить! – засмеялся Гэндзи.

На самом же деле он почувствовал себя уязвленным и был крайне недоволен тем, что Удайсё удалось полностью подчинить себе Найси-но ками.

Тем временем бывшая супруга Удайсё с каждым днем, с каждой луной погружалась в бездну уныния, и поведение ее редко бывало разумным. Удайсё старался по возможности заботиться о ней и теперь, он принимал живое участие во всем, что ее касалось, не оставляя попечениями и детей, поэтому она не могла совершенно порвать с ним и в повседневной жизни по-прежнему полагалась на него.

Удайсё нестерпимо тосковал по любимой дочери, но видеться с ней ему не позволяли.

Девочка, слыша, как окружающие осыпают ее отца оскорбительными упреками, и понимая, что преград между ними становится все больше, печалилась и грустила чрезвычайно. Братья же ее довольно часто навещали отца и, естественно, не упускали случая рассказать ей о Найси-но ками.

– Она и к нам так добра, так ласкова…

– Целые дни отдает она изящным занятиям… – говорили они, и, завидуя, девочка жалела, что не может, подобно им, располагать собою. Ну не удивительно ли, что столь многие лишились покоя по вине госпожи Найси-но ками?

На Одиннадцатую луну того года Найси-но ками разрешилась прелестным ребенком мужского пола, и, потеряв голову от радости, ибо исполнилось заветнейшее его желание, Удайсё окружил младенца нежными попечениями. Впрочем, вряд ли стоит рассказывать о том, что происходило в те дни в их доме. Всякий может это себе представить без особого труда.

Министр Двора благословлял судьбу, полагая, что на лучшее трудно было рассчитывать. Найси-но ками ни в чем не уступала другим его дочерям, которых воспитанию он уделял столько внимания. То-но тюдзё тоже при каждом удобном случае проявлял свою преданность, но к его братской заботливости, как это ни печально, по-прежнему примешивались и другие чувства.

«Вот если бы она прислуживала во Дворце…» – подумал он, узнав о рождении ребенка. Увидев же, как хорош новорожденный, довольно некстати сказал: «А Государь сокрушается, что у него до сих пор нет детей. Какая была бы честь…»

Найси-но ками успешно справлялась с придворными обязанностями, но ее посещения Высочайших покоев, естественно, прекратились. Впрочем, ничего другого и ожидать было нельзя.

Да, вот еще что: дочь министра Двора, та самая госпожа Оми, которая пожелала занять место главной распорядительницы, оказавшись, как и следовало ожидать, особой весьма легкомысленной и неуравновешенной, доставляла министру немало забот. Нёго Кокидэн жила в постоянной тревоге, опасаясь, как бы девушка не опорочила своего имени какой-нибудь дикой выходкой. Министр строго-настрого запретил ей показываться кому бы то ни было, но своенравная госпожа Оми и не думала слушаться его.

Однажды, уж не помню по какому случаю, в покоях нёго собралось изысканное общество, состоявшее из самых блестящих придворных. Стоял прекрасный осенний вечер, гости услаждали слух негромкой музыкой, среди собравшихся был и Сайсё-но тюдзё из дома Великого министра, удививший дам своей необычайной веселостью.

– О да, такого, как он, больше не встретишь! – забыв обо всем, восхищались они.

И тут-то госпожа Оми, никем не замеченная, вышла вперед.

– Ах, как некстати… Что с вами? Остановитесь! – забеспокоились дамы, пытаясь удержать ее, но, смерив их гневным взглядом, она все-таки вырвалась, и испуганные прислужницы лишь беспомощно переглядывались: «Сейчас скажет какую-нибудь глупость».

Девушка же, уставившись на самого благонравного юношу на свете, принялась вслух расхваливать его.

– Вот он! О да, он самый и есть! – шептала она, да так громко, что всем было слышно.

Дамы окончательно растерялись, но госпожа Оми вдруг произнесла весьма звонко:

– Если ты по волнамБесприютной ладьей скитаешьсяВ море открытом,То скажи, куда мне причаливать?Где искать мне твою ладью?

«Уплывает, но тотчас обратно вернуться спешит…» (44) «К тебе одной», неужели?.. Ах, но что это я, простите…

Юноша был поражен. Мог ли он предполагать, что в покоях столь благородной особы ему придется внимать таким нелепым речам? Но в следующее же мгновение он догадался, что это та самая девушка, о которой в последнее время столько говорят в мире, и, подстрекаемый любопытством, ответил: