По шумама и горама (1942) - Николай Соболев

— Куда он побежал?

— Вон, похоже, туда!

— А не сюда?

— Здесь след теряется!

— Смотри лучше!

— Он без оружия, — решил старший, — разделимся на двойки, прочешем лес!

Не знаю, сколько я крался вслед левой двойке, слушая, как перекрикиваются четники и как их пыл постепенно угасает. Наконец, старший издалека проорал приказ возвращаться.

— Все, пошли обратно, сбежал кучкин сын, — раздалось справа.

— Иди, я поссу и догоню, — ответили слева.

Ох, как старательно я подбирался, мной могли бы гордиться и Чингачгук, и Винниту и вообще все индейцы, партизаны и ниндзи мира. До самого последнего момента, когда хрустнул сволочной сучок.

Четник, продолжая орошать дерево, обернулся, но вместо напарника увидел меня, в его глазах плеснул ужас и он начал открывать рот, чтобы заорать, но не успел — я врезал каменюкой прямо по маковке. Судя по звуку, проломил череп, бородатый только булькнул и рухнул на землю, так и не застегнув штанов.

Я подобрал винтовку, проверил патрон в патроннике и скользнул за дерево, обходя второго. Он медленно шел между буков, но наконец остановился и крикнул:

— Эй, ты где? Скоро там? Я жду! Эй!

— Скоро, — я ткнул стволом в основание черепа. — Замри.

Четник застыл.

— Пискнешь — убью. Медленно, садись на колени, винтовку клади на землю, вот так. Руки за голову.

Я откинул ногой его карабин и врезал прикладом по башке с такой силой, что ложа треснула. Быстро обобрал тело, метнулся к первому — тоже не дышит, выпотрошил и его карманы. Ну что, живем — есть оружие, есть патроны, есть две гранаты, есть сухари, бойтесь меня! Мало их пало, надо еще!

Сколько я шел вслед за бригадами, не знаю. Чем дальше, тем труднее — и с едой беда, я же не Марко, чтобы ловко тырить куриц. И медленней, перед каждой ночевкой уйма времени уходила, чтобы расставить сторожки вроде вьетнамских ловушек — вбить острые колышки, натянуть незаметную ветку поперек тропы, собрать горку камней, чтобы она с грохотом рассыпалась при попытке наступить на нее. Уж больно не хотелось снова вляпаться, каждый раз, как вспоминал — душили злость и обида на собственную бестолковость.

Раз в два дня выходил к людям, долго высматривал одиноких пастухов или дровосеков, и чтобы без оружия. Первый, серб, все посматривал то на мою винтовку, то на лежащий в отдалении топор и отвечал, как на допросе — нет, не был, не знаю, не помню.

Выбесил он меня, хотел я по-хорошему договориться, но пришлось просто забрать небогатую еду, кусок сыра и хлеб. Оставил ему денег и только потом понял, что этим расписался в принадлежности к партизанам — что четники, что домобраны в такой ситуации просто отобрали бы. И что с сербами надо поосторожнее — стоило мне отойти, как он подхватил топор и припустил вниз, несмотря на то, что жалился, что ему позарез надо срочно закончить вырубку. Побежал, небось, итальянцам стучать, чтобы получить соли или риса.

Дальше я выбирал только мусульман, по фескам. Кричал «Добрый день!» издалека, чтобы не пугать, а потом научился и правильному приветствию.

— Аллах е са нама, младичу, — степенно поздоровался пожилой усач.

— Аллах акбар, — на автомате ответил я и, как оказалось, верно.

Вот так вот, с бошняками я воевал в девяностых, а тут они к партизанам относились либо равнодушно, либо сочувственно — только партизаны не считали их людьми второго сорта. Так что со сведениями у меня наладилось, появилась и кое-какая еда, а вот организм уставал все больше. И чертовы вши никак не выводились. Несколько раз я находил муравейники возле бочажков, прятал свою снарягу, кидал одежду муравьям, чтоб выели вшей, а сам пытался отмыться импровизированной мочалкой из травы и листьев.

Шел-то я правильно — мне рассказывали про бои в Фойнице, Прозоре и Горни-Вакуфе, про то, что неисчислимые колонны партизан ушли на запад, в сторону Купреса и Ливно. Но вот получалось очень небыстро, и расстояние между мной и нашими никак не сокращалось. «Три дня назад стояли тут». «Пять дней назад». «Неделю как ушли».

Плато Чвресницы я обошел, на высоте и так холодновато, а лето уже кончилось. Я пытался купить одеяло у бошняков, но пока не преуспел и ночами мерз. Холод можно пережить при хорошей кормежке или у костерка, но разводить огонь — выдать себя, да и с едой у меня плоховато.

Один раз только наелся от пуза — нашел дерево, усыпанное зрелыми грецкими орехами. Будь здесь рядом люди — хрен бы мне орехов досталось, обтрясли бы начисто. Наколотил с собой в запас и грустно подумал, в какую глухомань я забрался — натуральная Вукоебина, где медведь почту носит. Но сильно легче не стало, с каждым вечером у меня оставалось все меньше и меньше сил, чтобы устроить ночлег.

В то село я решил пролезть, чтобы украсть, отнять, купить или выпросить жизненно необходимое одеяло и уже совсем подобрался к выбранному дому, как меня засекли.

Грохнул первый выстрел, я зайцем метнулся через поле, стараясь добежать до леса, а вслед неожиданно застрочил автомат. И плотность огня великовата для четников или даже какой-нибудь местной «антикоммунистической милиции».

У первого дерева остановился перевести дух и оглянулся — по полю растянулись цепью альпини! Человек десять, патруль!

Глупо попался, что поделать, придется умирать, но дешево я им не дамся. Поднялся еще вверх, стараясь дышать ровнее, перескочил прогалину, выбрал камень, залег. Ну, бей врага, как учил Небош — зафиксировал ремнем винтовку, поймал в прицел фигурку, плавно потянул за спуск…

Есть! Горнострелок завалился ничком, уткнув ствол в землю. Надо еще!

Поймал второго… но альпини шустро залегли и палили вверх, не нащупав пока моей позиции. Высмотрел самого торчащего, выцелил… Есть! Надо еще!

Пока они там орали, подхватился и, петляя как учили еще в армии, побежал дальше. Отстали они только после четвертого попадания — насмерть или нет, не знаю, наверное, решили, что и так слишком. А Небош небось ни одного бы не упустил.

Стоило подумать про товарища, как опять накатила тоска. А после холодной ночевки я вообще еле разогнулся — болела голова, меня тряс озноб и по животу пошла красноватая сыпь. Наверное, простудился и натер, да еще вчера, когда скакал по камням наподобие горного козла, потянул спину — ее ломало прямо конкретно.

Как я шел в тот день, не скажу,