Бета-самец - Денис Гуцко

Ночью туман загустеет, прижмется к земле. Чуть подморозит — и все вокруг затянет ледяной кожицей — каждый пупырь, каждую щелку. Ни ездить, ни ходить. Одни аномалии сгоняют с насиженных мест, грохочут, буянят, заставляют искать пятый угол. Но эта сама себе тихенький пятый угол, и можно не суетиться и с полным резоном ждать, пока распогодится.

Топилин лежал под тремя одеялами, опустошенный и маленький, пытаясь заснуть. Нужно было позвонить маме, расспросить о Зинаиде. Но делать этого не хотелось — а мама на такие вещи не обижалась.

Кто-то напевал снаружи. Мычал, вернее, — неразборчиво, но с чувством. И метла знай себе: ширь-ширь, ширь-ширь. Больше некому — сосед Сёма. Затянул себе под нос про родные просторы, пока марафет во дворе наводит.

Топилин долго терпел его мелодичный мык, но потом все же вылез из-под одеял, выглянул в окно. Так и есть, Сёма — расчищает от стылой грязи дорожки.

Он надеялся отлежаться. Подождать, пока Сёма закончит, уйдет в дом. Но мочевой пузырь протрубил подъем, пришлось вставать и бежать во двор.

— Я уж думал уходить, — приветливо крикнул сосед, когда он трусил мимо него к сортиру.

Топилин отмахнулся — мол, погоди, не до тебя.

Вернувшись, сполоснул пальцы в бочке, вытер об зад лыжных штанов, потом под мышками, о свитер. Подошел. Пожали руки над забором. У Сёмы ладонь большая, жесткая. Будто корягу пожимаешь.

Туман растекался, казалось, совсем невысоко над крышами. Было тихо. Только в глубине поселка, из какого-то преждевременно загулявшего дома, доносилась музыка — гнусавый, надрывно кривляющийся шансон.

— С Сережей не созванивались, нет?

— Нет.

— На Новый год-то будете созваниваться? Поздравить там друг друга…

— Будем, конечно.

— Ты ж не забудь про меня сказать.

— Скажу, базара нет. Помню.

Топилин смотрел на соседа и думал: «Вот если вникнуть, человек-то, скорей всего, положительный… Наверняка не лодырь и вряд ли мерзавец. И чем так уж плохи наши с Сёмой куркульские добродетели? Да ничем. Ну ничем абсолютно. И Аверкампу наверняка бы понравились, пустил бы нас покататься по своему меланхолическому льду… А ведь нервирует, гад, до основания!»

— Что ж, — предложил Сёма. — Накатим по маленькой?

Топилин послушно пожал плечами.

— Накатим.

— Давай здесь пока. Тебе ж не холодно? Ну, и мне. Здесь хорошо. Я люблю на воздухе.

Приговаривая: «С такой зимой скоро почки на деревьях полезут, вот увидишь», — Сёма вынул из внутреннего кармана куртки початую бутылку армянского коньяка. Разлил в стальные походные рюмки. Влез в самые недра куртки, достал «Сникерс».

— Будем! — скомандовал Сёма.

— Будем, что ж. Это довод.

Коньяк был грубоват, но в меру.

Не сговариваясь, шумно потянули ноздрями. Воздух был мокрый, на носах отрастали прохладные капли. Приходилось обтирать. Сёма делал это резким коротким движением, будто отщипывал от носа лишнее.

— Жалко, мало, — сказал он, поставив бутылку себе под ноги.

Топилин уловил намек.

— Да есть вроде еще, — буркнул он. — Есть у меня.

— Под настроение можно и выпить. Я так понимаю.

Он сощурился в сгустившиеся сумерки.

— Хотим со свояком на земле обосноваться, а жены упираются. Но это дело поправимое. А ты как?

— А я городской.

— Ну, это тоже дело поправимое.

Вторую Топилин выпил уже по-настоящему, придержав вот рту перед тем, как глотать. У коньяка был легкий привкус стали. От шоколадного батончика отказался.

— У брата спиногрызов-то двое. Дочка замужем, сами живут. Сын вот тоже собрался. У меня один сыночек. Двадцать три стукнуло, а никак по жизни не пристроится. Все бродит, бродит с одной работы на другую. Что-то выкруживает, — Сёма постучал пустой рюмкой по столбику забора. — Что, может, сразу по третьей? Чтоб хотелось и моглось… Или как там?

— Да так, так.

— У самого-то дети есть?

И тут над ними раздался птичий клекот. Негромкий и отрывистый, на два гортанных слога. Мужчины замерли. Какое-то время смотрели друг другу в глаза, потом задрали головы вверх, прислушиваясь.

— Поздно ведь, зима, — прошептал Сёма.

Скрытая туманом стая приближалась медленно. Перекличка заканчивалась, они ненадолго замолкали и начинали снова, ближе и отчетливей. И было в этих приглушенных звуках всё: испуг молодых, и сдержанная мощь бывалых, и зов, и прощание, и мечта об удачной стоянке, и отчаяние тех, кто устал, и радость преодоления. Сама жизнь, опасная и восхитительная, клекотала у них над головами. Казалось — вот же, руку протяни.

— Зима, — голос у Сёмы дрогнул. — А они летят.

Стая проплыла — близкая, но невидимая. В какой-то момент Топилину показалось, что он услышал, как шелестят маховые перья. Проплыла, и все стихло. Только шансон гнусавил на окраине поселка.

Они выпили.

— Так ты Сереже-то позвонишь? Мне бы определиться.

И смахнул очередную каплю с носа.

— Да умер Сергей, — сказал Топилин. — Умер. Давай-ка, налей. Помянем.

Коляша уехал неожиданно, днем тридцать первого декабря. Позвонил, сказал:

— Слушай, Сань, тут начсклада пришел, документы мои принес. Он с женой, блин, поругался, хочет из части на вечер свалить. Отмазка ему нужна. А документы, прикинь, вчера еще были готовы. Все печати, всё. И к Яшке тут нашли, кого приставить…

— Сейчас буду, — ответил Топилин. — Отвезу вас на вокзал.

И он отвез Коляшу с прапорщиком на вокзал. Прапорщик был мрачно пьян и молчалив — доругивался мысленно с женой. Мимо скучающих ментов, сквозь заверещавшую рамку, Топилин пронес вещмешок с дембельскими пожитками.

— Дембель не должен поднимать ничего тяжелее ложки, — напомнил Топилин Коляше.

В вещмешке форма и альбом, чему там еще быть. Коляша показывал ему однажды — так себе альбом, но фотографии Коляши, гарцующего на Яшке, вышли отлично.

Маскарадный костюм полковничихи, поразмыслив, Коля забирать не стал: «В Светлогорске не поймут». Прапорщик и на вокзале оставался на связи с супругой и к Топилину с Коляшей не проявлял ни малейшего интереса. Ни с того ни с сего хмыкал, выхватывал руки из карманов бушлата, часто убегал покурить. При прапорщике они заговорщически молчали. Коляша всем своим видом намекал: не буду же я при нем расспрашивать тебя про бойков. Топилин всем своим видом намекал в ответ, что понимает Коляшины намеки. Однако стоило прапорщику отправиться на очередной перекур, их настигала непреодолимая неловкость. Говорить почему-то и наедине оказывалось не о чем. Самого Топилина байки о бойках больше не вдохновляли, а Коляша только и мог, что чихвостить полкана с его полканшей, из-за которых он теперь встретит Новый год в поезде.

В зале ожидания дремала группа граждан несвежего вида. Их и рассматривали, да еще табло движения поездов с несколькими заполненными строчками.

Простились нескладно на виду у сопровождающего лица, которое маячало неподалеку, докуривая стотысячную сигарету. Толком ничего не договорили, потеребили друг друга за плечи — и Топилин отвез прапорщика на проспект Рихарда Зорге, выслушав по дороге подробный доклад о жирной гадине, которая даже в Новый год не может, чтоб не подосрать.

В поселок вернулся часам к десяти.

Оставалось пережить Новый год. Топилин устроился поперек кровати, раскупорил бутылку «Наполеона» и запустил на ноутбуке купленный заблаговременно, на «хакерском» развале, сериал «Homeland». Кино было, по всему видать, хорошее, но на первой же постельной сцене Топилин выпал из сюжета и спустя какое-то время поймал себя на том, что ни аза не понимает в тамошнем хомланде: кто враг, кто наш сукин сын — и кому вручат «Пурпурное сердце».

Выключил, взялся за проверенный теннисный мяч. Но мяч первым же броском отправился в форточку в направлении Большой Медведицы, Топилин оделся и вышел покурить.

Отойдя подальше от калитки, он обернулся и оглядел предлагаемую систему координат.

Раскинувшийся перед ним поселок, в честь праздника не отключенный на ночь от электричества, парадно сверкал окнами. Уже рвалось откуда-то заполошное «ура». Топилин посмотрел в направлении конюшни, где незнакомый ему боец в/ч 31278 поминал и в хвост и в гриву сивого прапора, которому приспичило в Новый год отправить конюха на дембель. Дизель рычал, но в Коляшином домике было темно.

Целина между поселком и вертолетным полем жиденько выбелена вчерашним снегом.

Фонари воинской части рассыпали мерцающие крестики по чернильному краю.

Чуть дальше военный городок отстреливался от темноты ракетницами и фейерверками.

— А… ну и звездное небо над головой. Вон как повылезло.

Докурил, пустил струю на изрытую конскими следами тропу. И двинулся обратно. Здесь — явно не лучший вариант. Предстояло отыскать-таки точку, в которой можно отсидеться.

В городок въехал запросто, той дорогой, о которой рассказывал Коляша. Между котельной и техпарком забора действительно не оказалось. Выключив на всякий случай фары — не хватало объяснений с новогодними военными, что он тут делает и кто он такой, — проехал краем огромной подмерзшей лужи, обогнул котельную и через минуту остановился в переулке, выходящем на площадь перед офицерским клубом. Встал на темной стороне, выключил двигатель.