Дымовая завеса - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Красноречиво замер, Балакирев и Галахов это заметили, задержали в себе дух, тоже насторожились.
Откуда-то из земной глуби, из-подо мха, из-под березовых комлей послышался далекий задавленный бормоток — гур-гур-гур, словно бы разговаривали люди, что-то делили, голоса были неясными. И верно, люди — Балакирев шевельнулся, чтобы кликнуть собак, но майор удержал его, Галахов потянулся к пистолету, и взгляд майора сделался укоризненным, Серебряков напрягся, стараясь разобрать, о чем говорят невидимые, забравшиеся в землю люди?
Не разобрал, спросил у Балакирева одними глазами: понимает тот хоть что-нибудь?
Балакирев отрицательно покачал головой, в глазах майора мелькнула досадливая тень — пронеслась быстро и исчезла, словно птица, глаза вновь сделались напряженными и ясными: майор силился понять, о чем же говорят люди? И Галахов тоже силился, что-то недоброе возникало в нем, сделалось зябко: что же это такое? Голоса таинственные, потусторонние, колдовство какое-то! Лешаки вырыли себе пещеру, бал готовят, ведьм и пихлачей назвали в гости, колбасу режут, сыр и копченое мясо, картошку толкут в кастрюльках, заправляют коровьим молочком, посыпают молодым рубленым чесноком и укропной сечкой — лешие любят нежное пюре, что не увязает в искрошенных кариозных зубах. А уж по части рыбки лешие-то непременно расстарались, понимают дяди в этом толк: Галахов почувствовал вязкий рыбий дух, мотнул головой, перешибая его — во рту невольно сбивается слюна, не сглотнуть, она тверда — вот и стоишь с комком слюны, как с куском сыра. И слова отдельные вроде бы уже слышны, все больше по гастрономической части: колбаса, консервы, красница, майонез под крабы… Батюшки мои, а откуда только лешие достали крабов? Ай да лешие!
Тут Балакирев улыбнулся расслабленно:
— Никакой загадки, все обычно — ключ под землей течет, в самой глуби, в каменном нутре. Слышите? Вода бормочет — ну как люди!
Серебряков вслушался и так же, как и Балакирев, расслабляясь лицом, произнес:
— А ведь верно.
— Мы еще долго будем его слышать. Ключ под землей может идти многие километры — километров десять, и все будет бормотать, бормотать. А потом вымахнет наверх и потечет уже по белому свету, никуда не уходя.
— А еще говорят, природа не имеет речи, — сказал майор, — она все может, она все, что надо, делает и никогда не ошибается.
— Природа — мать, — вспомнил Галахов школьные познания, — все создает, и ничего лишнего: если тут нужен ключ, значит, только тут он и нужен, если надо, чтоб ключ говорил — значит, он говорит.
— Но вдруг то же самое будет и с дымом? Бредет дым под землей, словно это вода, обманывает, — майор сорвал мокрый ольховый лист, сунул в него чинарик. Окурок зашипел, пыхнул острым. — Все, передых окончен, вперед!
Еще долго, примерно километра полтора, они слышали подземный бормоток ключа, потом увидели, как стылая прозрачная вода вымахнула на свет из-под зеленого, заросшего осклизлым бородачом камня и дальше пошла поверху; все верно.
— И никаких загадок природы, — констатировал майор.
Через час они вышли на сопку, поросшую мелким нездоровым кустарником — его вроде бы вот-вот должен был сдуть с сопки ветер, слишком по-сиротски непрочно он выглядел, но кустарник держался. Залегли и достали бинокли. Осмотрели все, каждый выворотень и каждый камень, каждую ложбинку — ни дыма, ни огня, ни людей. Хотя топанина была, примятости, сбитая трава.
Но это еще ни о чем не говорит, топанину могли оставить звери — дикие олени, откочевавшие с севера, либо бараны. Нашли солонцы и приходят сюда лакомиться.
— Пусто, товарищ майор, — проговорил Галахов.
— Рано опускать бинокль, друг Галахов, — сказал ему майор. — Ищи! Когда все мы убедимся, что здесь ничего нет, тогда все и опустим бинокли. А пока ищи, — поерзал телом, устраиваясь поудобнее. — Здесь, Сергей Петрович, грибы есть?
— Есть, — Балакирев удивленно глянул на майора, затем спросил молча, одними только глазами: а при чем здесь грибы?
— Я грибник, — пояснил майор. — Каждый человек имеет свой недостаток. Мой недостаток — грибы. Люблю собирать. Есть тоже люблю.
— Разве существуют люди, которые мучаются, ломают хребтину, отыскивают разные там, — Галахов приподнял руку и пошевелил пальцами, красноречивый жест, вполне заменяющий слова, — шампиньоны, ноги себе сбивают, а грибов не едят?
— Среди рыбаков — сколько угодно, — заметил Балакирев.
— Имеются такие и среди грибников, я точно знаю, — сказал Серебряков, — немного, но есть. Грибы — это грибы, и все этим сказано. Французы говорят: с грибным соусом можно проглотить что угодно, даже старое седло, не говоря уже о стоптанных в разных притчах и анекдотах подошвах. Однажды на приеме у Наполеона подали блюдо, которое все съели махом, очень быстро. Поняли только, что соус был грибной, из опенка, но не поняли, что это было за блюдо. Оказалось, съели фехтовальную перчатку императора. Жареную, естественно.
— Товарищ майор, дым! — тихо, словно бы не своим голосом произнес Галахов.
— Молодец, Галахов! Где дым?
— Три березки видите? Перед ними каменная лбушка поблескивает, видите? Берите правее, в низинку.
Низинка была темной, а дым светлым, почти бесцветным — никакой желтизны, о которой говорили вертолетчики, — дым бестелесно выплывал из земной расщелины на поверхность и тихо стелился над кустами. Серебряков прижал к глазам бинокль, он словно бы сам собирался влезть в окуляры, предупредил:
— Главное — все видеть, все слышать и все запоминать.
Из расщелины выполз клуб пожирнее, погуще, и имел он действительно слабый древесный оттенок — выходит, правы были вертолетчики, — лег на темную ложбинку, на макушки кустов. Тяжелый был дым, он даже не сдвинулся, как напластовался ватой на кусты, так и лег.
Не может такой дым просто так ползти из земли, не вулкан его рождает, не гейзеры, и нет там, в холодной теснине, никакого мыловаренного цеха, оборудованного камчатскими чертями по последнему слову техники, — там есть люди. Обязательно должны быть люди.
— Ну как, Сергей Петрович? — спросил майор у Балакирева.
— Дым коптильный.
— Значит, я был не прав — попали с ходу, слепой поиск тоже способен давать хорошие результаты, — взгляд майора сделался задумчивым, — значит, они!
Небо покато, словно крыша, потекло вниз, словно бы к краю его подогнали состав с железом, пошло темными полосами. Казалось, сейчас хлынет дождь.
— Этого нам еще не хватало, — проворчал майор.
— Дождя не будет, — сказал Балакирев.
Таинственный подземный дым сделался еще четче, он светлым тряпичным шлейфом разлегся на кустах. Ветра не было, и дымную вату, делающую природу неряшливой, замусоренной — появилось что-то лишнее, хотя природа никогда ничего лишнего не допускает, — сгрести было некому.
Минут через тридцать они увидели человека, щуплого, будто бы недоразвитого — не взрослого мужа, а школьника, — в большой
